Аэд испытывал огромную радость по случаю приезда Эрин. Для нее видеть его лицо, освещенное улыбкой, было счастьем, ради которого стоило совершить долгое путешествие по горам и долинам, Эрин сбросила тяжелый камень с его сердца, что явилось утешением и для нее самой. Она проводила с ним много часов, и это было время величайшей и трогательной любви, которую она сохранит в своей памяти на всю жизнь.
Да, она была рада, рада, что вернулась домой.
И, тем не менее, она испытывала болезненное чувство потери, чувство тоски по другому ее дому. Если этот дом был домом ее детства, Дублин стал домом Эрин-женщины. Величественные постройки из камня, аккуратные деревянные тротуары, огромная зала, где застолье начиналось в присутствии короля и королевы, ее комната наверху с теплым очагом… и ее муж. Сколько ночей она лежала там одна? И сколько — с ним? Но, даже будучи одна, она знала, что лежит в его кровати, и это само по себе было приятно. Дотрагивался ли он когда-нибудь, думала Эрин, до того места на простыне, где лежала она, представлял ли, что овладевает ею, мечтал ли, просыпаясь, чтобы она была там, около него, желал ли обнять ее?
Мыслями Эрин возвращалась в Дублин. Она улыбнулась, вспомнив о гонце, который доставил ей весть, что Мойра родила дочь. Как ей хотелось посмотреть на новорожденного младенца! Видя радость Эрин, гонец пустился в детальные описания радостного события — и она весело хохотала, когда услышала, что гигант Сигурд расплакался от счастья и той же ночью напился до бесчувствия.
Но Эрин опечалилась, и норвежец, доставивший известие, покраснел и смутился, когда она спросила, не передал ли ей что-нибудь Олаф. Нет, он не передавал ни слова…
Эрин быстро обернулась, когда услышала шаги сзади, и улыбка снова озарила ее лицо: к ней направлялся отец. Она лгала ему с момента своего приезда, радостно смеясь, но с болью в сердце. Она заверяла его, что все хорошо.
— Я дочь своего отца, Ард-Риг, — напомнила ему Эрин. — Я всегда буду идти своим путем и найду в себе силы.
Аэд улыбнулся в ответ и потом пожурил ее.
— Становится холоднее, дочь. Давай вернемся в дом, и ты погреешься у огня. Мы ведь не хотим, чтобы ты или твой ребенок простудились.
Эрин приняла руку отца почтительно, но с внутренним раздражением. Олаф не мог бы найти более строгих сторожей, чем ее родители. Они следили за ней с неусыпным усердием.
— Твои руки замерзли, — распекал ее Аэд. Эрин засмеялась.
— Отец, все в порядке. Совсем не холодно.
Не обращая внимания на ее слова, он крепко обнял ее.
— Да, Эрин, ты выглядишь прекрасно. Совсем как твоя мать в таком положении. С каждым последующим ребенком, которого она носила, она выглядела еще более мило, и ни одного дня она не чувствовала себя больной.
— Ну, я очень рада, что похожа на мать, — ответила Эрин. — Я часто хочу спать, но мне совсем не плохо.
Какое-то время они шли молча, но когда приблизились к дому Ард-Рига в долине, Аэд остановился. Он внимательно посмотрел на Эрин, и она опять подумала-как же он о ней беспокоится.
— Ты смотришь в сторону Дублина, дочь, — сказал он задумчиво. — О чем ты думаешь? Эрин пожала плечами.
— Ничего особенного, отец. Я думаю о Мойре, наверное. Я страшно хочу поглядеть на ее младенца.
— Ты не хочешь увидеть своего мужа? Эрин опять пожала плечами.
— Он редко бывал дома, когда я уехала, отец. У него много дел, у него гостит родственник. Если он сможет посетить Фаис, то приедет через несколько недель. Но, возможно, у него не получится это. Война оторвала его от строительства, а строительство — его цель, он так мечтал об этом.
Эрин не могла признаться отцу, что Олаф не приедет. И она была в этом почти уверена. Она отяжелела, ей были вредны страсти, для которых требовалось гибкое и подвижное тело. Хотя слова мужа заронили надежду в ее сердце, она была убеждена, что он по-прежнему считает ее предательницей.
Аэд опустил глаза. Он помолчал, потом опять заговорил:
— Он приедет за тобой, Эрин. Он непременно захочет, чтобы его ребенок родился в Дублине.
Снова Аэд замолчал, и вдруг его руки, такие сильные в бою и такие нежные сейчас, обняли ее, и он прижал к груди свое родное дитя.
— Я боюсь за тебя, Эрин. Мергвин что-то шептал об опасности, которую он не может разгадать. Он не может разглядеть…
Холодок пробежал по телу Эрин, но она заставила себя улыбнуться.
— Отец, какая опасность? У меня больше не будет тревог, мне же нельзя бегать, я должна медленно передвигаться! Здесь или там — я скоро стану матерью и займусь своим ребенком!
Ее слова, казалось, успокоили немного Аэда.
— Знаешь ли, старый друид был здесь, он хотел повидаться с тобой.
Эрин нахмурилась.
— Был здесь? Почему он ушел, не повидав меня? Аэд опустил глаза и, забыв про его возраст, Эрин подумала, что он выглядит как нашкодивший школяр.
— Мы как две старые белки постоянно пререкались. И он ушел, так мы раздражали друг друга, мы были поистине капризными стариками.
Эрин откинула голову и рассмеялась, думая об отце и о Мергвине, старых друзьях, состязающихся в остроумии и мудрости.
— Я думаю, — сказала она отцу весело, — что увижу Мергвина достаточно скоро. Я хорошо его знаю и чувствую, что он придет посмотреть на ребенка…
Она внезапно смолкла, у нее перехватило дыхание, и она замерла: ребенок причинял ей беспокойство.
— Эрин, что с тобой? — тревожно спросил Аэд. Снова она рассмеялась, хватая отца за руку.
— Потрогай, отец! Это твой внук стучит! Сильный, крепкий и решительный. Это был настоящий ирландский удар, как тебе кажется, отец?
Аэд засмеялся вместе с ней.
— Не забывай о силе его предка, — предупредил он мягко.
Аэд пропустил Эрин впереди себя в залу. «Пусть это будет сын, Боже!» — молил он про себя.
Эрин покорно съела суп, приготовленный матерью, и поспешила в свою комнату, ей хотелось побыть одной. Здесь Эрин чувствовала себя в безопасности. Она придвинулась поближе к огню. Обвив руками колени, пыталась подавить страх. Как ей лучше поступить? Вырастить своего ребенка как ирландца в стенах главной королевской резиденции острова в окружении тех, кто любит ее и уже полюбил ее ребенка? Или…
«Этого никогда не случится», — думала она, слегка побледнев. Олаф хотел этого ребенка… если ребенок будет таким, каким он хотел. Нет, он приедет. Он приедет, в конце концов.
Она положила подбородок на колени. Как он развлекал себя? — интересовало ее. Без сомнения, иногда он бывал рад, что освободился от нее. Он мог искать более веселой игры, она оставила его одного, и он был волен делать это, не боясь упрека.
