что во взглядах мировой науки на проблемы этничности и нации должен произойти такой же позитивный мировоззренческий поворот, который давно совершился в мировом религиоведении, преодолевшем представления о якобы неизбежной кончине религии в духе эволюционизма Дж. Фрэзера или социального детерминизма Л. Фейербаха и К. Маркса. Ныне прогнозы исторического исчезновения религии крайне редки, тогда как аналогичные прогнозы отмирания этничности и нации весьма распространены. Особенно это характерно для российской академической этнологии. Один из ее лидеров, Валерий Тишков, даже опубликовал в 2003 году монографию под названием «Реквием по этносу».
Важным итогом настоящей книги является обобщение критических суждений автора о современной российской методологии в изучении этничности и нации. Например, наша критика направлена на преодоление искажения в трактовках одного из методологических подходов в изучении этничности и нации, получившего название примордиализм. В книге показано, как в процессе радикальной, в целом позитивной перестройки советской этнографии в современную российскую возникло неоправданное противопоставление двух методологий — примордиальной и конструктивистской. При этом примордиализм подвергся несправедливой критике и даже дискредитации, представ в учебной, энциклопедической и справочной литературе как «лженаука» на грани (или за гранью) расизма. Мы высказали предположение, что такое искажение понятия «примордиализм», предложенного Эдвардом Шилзом, возникло в силу неверной трактовки слова «primordial» (изначальный). Шилз и его последователи вовсе не вкладывали в него смысл биологической предопределенности культуры, они говорили о первичности культурного наследия по отношению к современной культуре, традиций по отношению к новациям, а также отмечали изначальность этничности по отношению к политическим нациям, понимая под этим то обстоятельство, что этничность предшествовала формированию политических наций, хотя и продолжала сосуществовать в них и с ними. Нации складываются в границах государств под воздействием комплекса факторов, но сохраняют связь с этническими корнями, хотя бы в использовании основного этнического языка нации, на котором говорит большинство населения страны. Но ведь в национальном сообществе сохраняется не только язык того или иного этноса, весьма устойчивы и этнокультурные стереотипы — принятые в исторической общности шаблоны восприятия, отбора и передачи социально-культурной информации.
Нация — это воображаемое сообщество, а коллективное воображение всегда содержит в себе культурные стереотипы. В нашем исследовании мы анализировали такую разновидность стереотипных представлений, как социокультурные дистанции («свои» — «чужие») в межэтнических отношениях. Анализ показал, что эти дистанции не вечные, но могут сохраняться исторически длительное время, по крайней мере десятилетиями. Впрочем, эта сохранность не одинакова в политической и бытовой сферах. Например, политические конфликты могут в считаные дни удлинить культурную дистанцию между народами и разрушить образ близких дружеских отношений между этническими группами, складывавшийся веками. Так случилось в 2008 году, после конфликта в Южной Осетии, с восприятием грузин россиянами (при этом не только этническими русскими), а в 2014–2015 годах — с российским восприятием украинцев. Но также мы зафиксировали тот факт, что в бытовой сфере культурная дистанция куда более устойчива и украинцы даже после конфликтов остаются наиболее привлекательными (в сравнении с другими этническими группами) брачными партнерами для русских людей. Бытовые предпочтения оказывают со временем влияние на политические, поэтому негативное восприятие россиянами образа грузин и украинцев сравнительно быстро, по нашим данным, уступило место традиционному позитивному, после завершения острой фазы политического конфликта.
Наше исследование показало, что сравнительно устойчивые культурные особенности нации формируются не только под влиянием накопленного социального опыта народа, но и вследствие длительного отсутствия у него — или слабого развития, в сравнении с другими народами, — опыта некоторых форм жизнедеятельности. Например, слабая историческая сформированность опыта гражданской самоорганизации, гражданского самосознания и гражданской культуры у тех или иных сообществ во многом определяет историческую инерцию древнейшего и простейшего восприятия нации как этнического сообщества. На постсоветском пространстве этому же способствовала и длительная советская практика отождествления этнического и национального. Оба обстоятельства — укорененность в массовом сознании этнической трактовки национального и дефицит гражданской культуры — существенно затрудняют осмысление нации в качестве политико-правового или гражданского сообщества.
Проведенный анализ позволил прийти к двум важным выводам.
Во-первых, траектории развития двух типов воображаемых сообществ — национальных и этнических — многообразны в историческом и региональном отношениях.
Во-вторых, это многообразие обусловлено специфическим для разных стран и эпох сочетанием двух типов факторов — конструктивистских, порожденных воздействием политических акторов на культурные процессы, и примордиальных факторов культурной инерции, связанных с культурным наследием и традициями.
В качестве приводного механизма исторических перемен в триаде «этничность — нация — политика» мы рассматривали политические процессы, обусловленные деятельностью государственной власти и других политических акторов, оказывающих заметное конструирующее влияние на динамику культуры. Вместе с тем политическое конструирование во все времена было — и остается ныне — не беспредельным и уже тем более не фатальным, оно всегда ограничено состоянием культурной среды в тех или иных странах или регионах, прочностью культурных традиций и характером культурного наследия. Подтверждения тому были даны в каждой из трех частей книги: теоретической, исторической и прикладной (об управлении культурным разнообразием).
Сочетание конструктивистских и примордиальных факторов представлено уже в первой главе книги при анализе динамики понятийного аппарата этнополитологии и в различных моделях трактовки воображаемых сообществ («римско-античной», «английской», «французской», «немецкой» и «российской»). Эти модели, по крайней мере некоторые из них, известны в научной литературе как специфические (присущие отдельным государствам и сообществам) трактовки понятия нация. Мы же хотели показать, что указанные модели отражают также и разнообразие стадиально-исторической динамики не только наций, но фактически двух типов воображаемых сообществ — этнических и национальных. Так, если осмысливать древнейшую римскую модель, с которой связывают появление термина «нация», с точки зрения современных научных взглядов, то окажется, что она описывает вовсе не нацию, а этническую группу, конституирующие признаки которой опираются на традиционно-культурные, мифологизированные представления об общем происхождении людей одного племени или народа. Последующая трансформация научной терминологии в рассматриваемой области отражает особенности сочетания культурных и политических факторов в разных странах мира.
Первые неэтнические политико-правовые определения понятия нация появились уже в XVI–XVII веках в Англии, в которой правовая культура не только элиты, но и широких слоев юридически свободного населения сложилась раньше, чем в большинстве других стран. Словом «нация» английские политические мыслители того времени, а затем и менее значительные интеллектуалы, составители общедоступных справочников, стали обозначать совокупность жителей одной страны, вне зависимости от их этнической принадлежности, если они подданные одного монарха-суверена и подчиняются единым законам государства.
Во Франции конца XVIII века, после Великой французской революции, сложилось другое неэтническое понятие нации — уже не как подданных монарха, а как народа-суверена, являющегося источником власти в государстве. Дальнейшее развитие этого сюжета в книге должно было, по нашему замыслу, показать читателям логику переосмысления античного понятия нации
