на рассвете.
— А иначе нельзя?
— Он не намерен сдаваться. Продолжаем убеждать его добровольно сложить оружие, но, повторяю, надежды нет никакой. Через час-другой проснется город, и мы не имеем права ставить под угрозу жизнь людей.
— Хорошо, Игорь Иванович, — уже обычным голосом сказал генерал. — Только любой ценой спасите женщину.
— Примем все меры, Аркадий Петрович.
— Действуйте, но держите меня в курсе событий.
И генерал разъединился со мной.
Я вернулся во двор. Возле песочницы стоял Козловский.
— Посмотрите, Игорь Иванович, что он вытворяет! — с возмущением сказал он, показывая на второй этаж дома. — Ну и подонок!..
Окна в квартире Зеленских были ярко освещены, занавески и гардины сорваны. Кормилов, рослый, плечистый мужчина с забинтованной головой, приставил к затылку Марии Сальвончик пистолет, водил ее по комнатам и что-то выкрикивал, жестикулируя левой рукой.
— Ведь может запросто ухлопать женщину! — возбужденно сказал Козловский. — Разрешите, Игорь Иванович, я одним выстрелом успокою этого гада! Вы же знаете, как я стреляю...
— Запрещаю, Вадим.
Козловский недовольно-настороженно взглянул на меня и с нескрываемым раздражением спросил:
— Выходит, стой и смотри, как он издевается не только над своей любовницей, но и над нами? А если он ее все-таки застрелит?
— Не застрелит. Он просто решил поиграть на наших нервах, — внешне спокойно ответил я, хотя в душе не был убежден в правоте своего утверждения: озверевший, загнанный в угол преступник, чувствуя безвыходность положения, может пойти на все. — Подождем еще немного. Видишь, он оставил любовницу и идет к двери: Гурин опять начал с ним переговоры о сдаче...
— Ни о какой сдаче и речи не может быть! Вот сейчас самый удобный момент успокоить его навеки. Мария далеко, риска никакого. Разрешите, Игорь Иванович?
— Нет, Вадим, я же сказал!
Кормилов скрылся за стеной, которая загораживала от нас дверь. Минуты три спустя он вновь появился в окне, начал выключать в комнатах свет.
— Приготовься, Вадим. Он что-то затевает.
Я достал пистолет, снял его с предохранителя. Козловский тоже щелкнул затвором и затих. Квартира Зеленских погрузилась в темноту, только на стеклах играли слабые блики света — то ли от уличного фонаря, то ли отражалась занимавшаяся заря.
Мучительно тянулись минуты. Наконец преступник не выдержал: видимо, почувствовал, что судьба его предрешена. Со звоном полетели оконные стекла, и Кормилов, прикрываясь кричавшей любовницей, выпрыгнул на крышу первого этажа, открыл огонь. Одна из пуль чиркнула по каменной кладке в каком-то сантиметре от моей головы, и сразу же кто-то застонал за кустом сирени; туда, низко пригибаясь к земле, бросился незнакомый мне сержант.
Прозвучало несколько выстрелов и с нашей стороны. Я повернулся к Козловскому. Положив на вскинутую левую руку пистолет, он тщательно целился в отчетливо различимую на фоне светлевшего неба фигуру бандита.
— Стреляй, Вадим!
— Боюсь задеть женщину. Видите, он прячется за ней...
Выстрел Козловского прозвучал для меня неожиданно, заставил вздрогнуть. Я увидел, как Кормилов выронил пистолет, согнувшись, сделал несколько неуверенных шагов к краю крыши, на короткий миг, словно в раздумье, застыл на месте, потом рухнул вниз. Он упал на цветочную клумбу лицом на землю, широко раскинул ноги.
Когда я подошел к клумбе, там уже толпились наши работники, в том числе и подполковник Козловский. Он кивнул на труп преступника и с негодованием сказал:
— Посмотрите, Игорь Иванович, какое кощунство!..
На брюках Кормилова, чуть ниже заднего кармана, тускло блестел приколотый скрепкой орден, о котором говорил Петр Зеленский. Козловский отцепил его, протянул Гурину, мрачно сказал:
— Только уж за одно такое надругательство над нашей священной памятью мало пристрелить этого фашиста!
Гурин аккуратно завернул орден в листок бумаги, брезгливо покосился на труп, ответил:
— Он свое получил.
Мимо провели икавшую то ли от слез, то ли от страха Марию Сальвончик.
Подошел подполковник Саватеев, тихо сказал:
— Ранен капитан Соколовский.
Мы бросились к стоявшей под аркой «скорой помощи». Люди в белых халатах несли на носилках старого участкового инспектора. Нет, не все пули бандита прошли мимо цели.
Я склонился над носилками. Соколовский разлепил спекшиеся губы, с трудом сказал:
— Вот видишь, Игорь, и на старуху бывает проруха. Но нет худа без добра: рана на добрый месяц, как говорят врачи, еще задержит меня в милицейском строю. Приходи в больницу, теперь у нас будет время повспоминать былое...
Рассветало. В окнах домов зажигался свет, оживали улицы. Город начинал новый трудовой день.
Примечания
1
Должен предупредить: первая повесть в сборнике — типичная «перестроечная» проза. Тем, кто не жил в конце 80-х, трудно представить, какой идиотизм тогда творился в стране. Граждане СССР словно в массовом порядке сошли с ума. Мельчайшие недостатки социалистического общества в общественном сознании превращались в страшные трагедии, пышным цветом цвело гипостазирование, давние исторические события внезапно стали необыкновенно актуальными, и все поголовно «захотели перемен». А в повести «Три дня в апреле» это можно увидеть наглядно: «всё плохо», и в прошлом, и в настоящем, «всё надо менять»... Эти люди, «пылая праведным гневом» при виде недостатков в СССР, не подозревали, что перемены скоро настанут, и всего через несколько лет советские люди погрузятся в капиталистический ад. Но не нам их судить. В те годы всё было очень сложно и запутанно. — Прим. Tiger’а.
2
Характерная для «перестроечных» времён расщеплённость сознания автора. Поголосив о жутко строгих и «абсурдных» законах при Сталине, он в следующем же абзаце прямо пишет о правильности и действенности принимавшихся жёстких мер — расхищение народного добра прекратилось. — Прим. Tiger’а.
3
Труна — гроб (бел.).
4
Зо-ло-тые слова! И в то сумасшедшее время оставались разумные люди. Монолог одного из них, в котором каждое слово — правда, вы только что прочитали. — Прим. Tiger’а.
5
В основе повести — реальные события, произошедшие 7 апреля 1987 года в Гродно.
