ночь напролёт говорили о Фуко и о Гуссерле. Так точно, но больше о Лакане и о Барте, а уж потом, когда свет утра разредил её вдовьи ресницы, она резко повернулась ко мне, окропив моё лицо дробью сорвавшихся с ресниц слезинок, и сказала: а ты читал Дерриду?.. – И ты заплакал. Ну уж нет, заплакал ты – локти в подушку, кулаки в виски, борода, как… фу… милая, милая, давай поженимся… ой, Господи… ну ладно, что она не дура… Ну да, ну да, ну ладно, а почему ты здесь-то, на Таганке? Вопрос странный, но более странно то, что задаёшь его ты. Потому что я так и сказал таксисту: на Таганку! А он у тебя спросил: почему вдруг – Таганка? Нет, это я спросил, а он нам ответил: потому что татары на этом месте устраивали свои таганы… А-а, сказал я, – и устанавливали на них огромные котлы, вылитые из переплавленных колоколов, а в котлах варили мясо православных москвичей, и за главного повара-вышибалу был у них князь великий Иван Данилович Калита, мечтавший разводягу поменять на скипетр… Да не об этом я, не почему Таганка, а почему ты здесь, на Таганке? О, если бы не помнил я, что ты был третьим там, у Анжелики, и вместе с нами, от меня не отставая, пил зубровку, и отвечать тебе бы не подумал… Да потому, что здесь, в том доме, живёт Галя, которую я не видел много лет. Ну и как, хороша эта Галя? Хороша, хороша, но, извини, тебе до этого какое дело? Никакого, просто мне было с ней когда-то… лучше, по крайней мере, чем с тобой. Хлопот особых мне она не доставляла – ни к кому я её не ревновал, когда не видел её – вроде любил, а стоило увидеть – тут же начинал ненавидеть, но так как видел я её редко, то и любил, выходит, больше, чем ненавидел… что, может быть, когда-нибудь мне и зачтётся. Ну что ж, надейся, но не очень. Ещё там было то, что мало нравилось мне, то есть не нравилось совсем: заставляла она меня целоваться с нею в метро, в кинотеатре, в кафе, в автобусах, в троллейбусах, в трамваях – словом, при всём честном народе, ладно ещё, что в отделения милиции для этого не требовала заходить… А, это та Галя, что после сама себе вены пыталась… Да, это та самая Галя, и это мне тоже не понравилось. Ну ладно бы ещё так, как та, которая косой себя по шее из-за Григория Мелехова – было из-за кого и чего, достойно к тому же, а твоя Галя подружку вызвонила, возле ванной усадила, но прежде чем её там усадить, четыре чашки кофе ей выпоила и журнал порнографический ещё подсунула, чтобы, не дай бог, та дремать не вздумала, чтобы по первому же воплю Галькиному бросала журнал, хваталась за телефон и вызывала скорую. Хотел бы я на них полюбоваться: на Галю в ванной комнате и на её вахтёршу около двери… Тоже мне Лукреция московская. А сыр-то-бор из-за чего: накурились они конопли, выпили они водки – проснулась она голенькая среди голеньких мальчиков, чему невольно, заскочив в гости, я свидетелем явился и что использовал как повод для развязки, хотя на самом деле было наплевать… Нет, сделай она это серьёзно и без подружки, как разведчик, которого застукали с поличным, мне бы тоже не понравилось, но тем не менее… Да, да, я понял, кого ты имеешь в виду, это та Галя, хиппи наша, отечественная, только знака качества на ней нет, ставить негде, разве что на той ленточке вокруг головы, которую она, баба тридцатилетняя, до сих пор не снимет и не выбросит, но и там, на ленточке, негде, там едва-едва места хватило, чтобы имя бодхисаттвы вписать, имя или фамилию: Авалокитешвара, – или что там, – Гуаньинь, – не помнишь, нет? – это со стороны лица; а на затылке, там уж точно заклинание таинственное: «ом-мани-падмэ-хум». Джоан Баэз этакая, Жанна Бичевская, но только безголосая. Жизнь лжива и пуста, возьмёмся за руки, друзья, и побредём в Тибет… куда же из Москвы ещё подашься… ждут не дождутся всех вас там, в Тибете… Да, но тогда зачем ты так много дал денег таксисту, не за эту же экскурсию по памятным местам татаро-монгольского ига? Нет, ни с чем это не связано и менее всего с Галей, хотя Галя замечательная баба, дом её всегда открыт, стол её ломится, родители её годами то в Африке, то в Латинской Америке – делятся опытом строительства социализма, и сама Галя немало сделала в борьбе с монгольским и византийским наследием, но всё равно она тут ни при чём, так получилось. Он же видит, что я с рюкзаком, заросший, куртка на мне брезентовая. – Кто? – спрашивает. – Геолог? – Нет, – отвечаю бодро, – археолог… А для него, как и для многих, что геолог, что археолог – одно и то же, как для соседа моего, Юры, не голубого, а того, у которого бабушка родная умерла на Пасху, – если смуглый, если с бородой да ещё и на машинке по ночам печатаешь, ну всё – переправил тебе Юра пятую графу, живи теперь… Юру, как гестаповца, паспортом не проведёшь… Ну а коли…олог – и не важно ге… или архе… – значит, денег полон рюкзак, ещё и в куртке по карманам. Так ты бы ему и сказал, что только по счётчику, что денег, товарищ майор, у тебя в обрез. Ну не смог, не смог: если я вижу в глазах человека надежду, тем более такую уверенную, я не способен его обмануть, а у таксистов, у продавцов и контролёров – я не беру их всех огульно – моя физиономия всегда почему-то вызывает надежду именно такую: уверенную и большую. И дело сделано, плюнь ты на этого таксиста и на те деньги, которые он увёз. Да я-то плюнул, это тебе всё никак, как погляжу, не успокоиться. Но я хоть попытался: он говорит: откуда едем? – С Севера, – говоришь ты. – Север бескрайний, – говорит он. – Да, – соглашаешься ты, – не маленький. – Чик-чик-чик, – а это счётчик так, прислушиваясь. – А где на Севере конкретно? – это надежда в душе таксиста вырастает и зудит, хотя с чего бы? – На Тикси, – это тебя уж понесло. – А-а, – говорит таксист, – это хорошо. – Да уж куда лучше, – говорю я. – Чик-чик-чик-чик, – это счётчик на твой счёт. – И что искали? – Золото, – это ты, совсем уж угорев. – У-у, нашли? – Нашли, – без коментария. –
