— Кто финансировал Орден, кстати? — лениво поинтересовался Мокки, чуть ли не обнюхивая золотые канделябры, но благоразумно не дотрагиваясь ни до одного из них. — Я бы на месте инвесторов обязательно спросил, за каким гурхом мои деньги теперь просто валяются вот так, без дела.
— Насколько я понимаю, Сенат, — развела руками Галаса.
— Если ты про шэрхенмисткий Сенат, то сенаторы бы точно уже забрали тут все, переплавили, а территорию Ордена сдали в аренду, — Бакоа вскинул брови.
— И заодно подтерли документацию, — согласился Тилвас, роющийся в ящиках за конторкой. Они были полны бумаг, сургучных печатей, писчьих перьев и прочих брошенных вещей. — Когда закрываются такие проекты, память о них принято закапывать как можно глубже.
— И что это значит? — нахмурилась Галаса.
— Сенат не знает, что резиденция Ордена находится в таком плачевном состоянии, — объяснила я. — И что, возможно, самого Ордена тоже нет… Кто бы ни был связующим звеном, он каким-то образом делает вид, что все в порядке. Уже достаточно долгое время.
— Почти два года, возможно, — Мокки указал пальцем на бронзовый куб календаря, лежавший на стойке регистратора.
И действительно: цифры на нем застыли на дате, соответствующей позапрошлогодней весне.
Тилвас побарабанил пальцами одной руки по локтю другой.
— Пойдемте и найдем уже местную картотеку с данными о реххах, — предложил он.
— Разделимся, чтобы сделать это быстрее? — предложила Галаса.
Мы с Мокки невольно расфыркались, наши смешки звучали неуместно в этом пропахшем зимой здании.
— Как в книгах ужасов? — почти сочувственно уточнил вор.
— Наша жизнь — не ужасы, — возразила целительница.
— Завидую тебе, если так. Впрочем… — Мокки зевнул. — Давайте разделимся, гурх с ним. Кто со мной?
Я хотела шагнуть вперед, но Тилвас остановил меня, покачав головой.
— Только мы с Галасой можем видеть духов, а если где-то особенно велик шанс напороться на темную сущность, то это в местах типа этого. Ведь не зря бродяга тут не остался? Хотя место по-своему уютное и явно симпатичнее вашего Гильдийского квартала... — объяснил он, кивая на груду тканей в углу. — Поэтому с Мокки иду либо я, либо Галаса.
— Я пойду, — решила целительница, мягко ступая к скривившемуся Бакоа. — Мне кажется, у вашего вора так и чешется поругаться со мной о том или другом, — с доброй и чуть хитрой улыбкой продолжила она. — Грех не дать человеку шанс выговориться.
— Он со всеми хочет ругаться, не обращай внимания, — хмыкнул Тилвас.
— Разве? По-моему, вас двоих он скорее хочет съесть.
— Так, мы в Западный корпус, аррьо! — оборвал Бакоа и, схватив за Галасу за рукав, утащил за собой в какую-то дыру в стене.
Мы с Тилвасом переглянулись.
— Я не хотел этого, — сказал артефактор, поднимая руки.
Мы отправились в Восточный корпус. Зажгли по лампаде и зашли в ближайшее помещение, оказавшееся библиотекой с бесконечными книжными рядами красного лакового дерева и глобусами на тяжелых подставках.
— Зато лис внутри в восторге, небось? — буркнула я.
— Конечно. Но не из-за пикантности ситуации.
— А почему?
— Знаешь, кажется, ему просто очень приятно находится с тобой вдвоем. Ты ему нравишься. Точнее: ты мне нравишься. А он так. По-братски поддерживает.
— Ох, не подкатывай ко мне, Талвани! Не в такое время.
— А в какое, Джерри? У меня его осталось не так-то много, знаешь ли, — артефактор вдруг резко остановился.
Лампа в его руке мигом стала похожа на допросный тюремный фонарь. В ее свете было видно практически пустой амулет двуглавого ворона на груди. Тилвас слегка прищурился, пристально глядя на меня сверху-вниз. Прядка густых каштановых волос привычно упала ему на лоб, и, хотя обычно Тилвас сразу поправлял её, сейчас он не шевельнулся.
— Большинство людей так и проживает всю жизнь, говоря что угодно, кроме правды, и плачет на смертном одре оттого, что им не хватило смелости быть честными хотя бы с собой, — отчеканил он. — А я не хочу этого. Так что лучше я покажусь неуместным легкомысленным идиотом, но все-таки скажу, что думаю, ясно? Ты мне нравишься. Все. Делай дальше, что хочешь.
Его голос звучал гораздо резче, чем можно было ожидать.
Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга в заброшенной библиотеке Ордена. Глаза Тилваса были внимательными и сердитыми, ключицы торчали в вырезе рубашки, как восклицательные знаки. Я почувствовала, что краснею. Точнее, я бы хотела покраснеть. Я изо всех сил пыталась вызвать этот дурацкий румянец — это ведь должно быть плевое дело для актрисы! — чтобы Талвани увидел его и понял, как мне неловко, и боязно, и до странности хорошо от его слов, потому что сказать все это вслух я просто не могу, а румянец — румянец бы был определенно читаемым знаком… Но моя гурхова кожа и образ жизни и впрямь, кажется, сделали из меня холодную суку, которой меня обозвал заклинатель, и поэтому кожа не краснела и все тут, и я стояла молча.
— Проехали, — наконец сказал артефактор и, отвернувшись, нырнул в соседний проход с книгами.
— Тилвас! — крикнула я, шагая за ним.
Гурх, скажу вслух.
Ты мне тоже нравишься, Тилвас Талвани. Да, ты поехавший на всю голову, меня бесит твоя нескромная красота, и твой невыносимый нрав, и мы уже увели наши отношения очень далеко от общепризнанной романтики, и ты не человек, что Вообще Очень Напрягает, но при этом, возможно, скоро откинешься, что напрягает Еще Сильнее, однако, в принципе, плевать, потому что…
Я подавилась своим монологом, потому что, вывернув из-за стеллажа, увидела то же, что увидел Тилвас передо мной. И из-за чего теперь он стоял, понурив голову, прижав пальцы к груди и, кажется, бормоча молитву.
Здесь между книжными полками прятался проход в небольшую круглую комнату с резными панелями на стенах и высоким хрустальным куполом. Она вся была усыпана давно засохшими цветами. Всюду стояли огарки свечей. В глубоких медных чашах плавали жемчужины, призванные облегчить переход искры из царства живых на Ту Сторону, ее растворение в великой энергии унни. Лежали записки с разными почерками, местами чернила плыли от слез.
На треноге в центре комнаты стоял портрет пожилого улыбающегося мужчины, смотрящего на нас через плечо, уходящего к пустому осеннему морю. И дата: около двух лет назад.
«Я бреду по пустому берегу, где когда-то была моя жизнь.
Всё песок и волна, но замки мои останутся в памяти моря.
Разбивай или нет о скалы, а прошлого не сотрешь.
Не забыт. Не забыт. Не забыт»
В память о сэре Айтеше,
главе Ордена Сумрачной Вуали,
— гласила надпись под портретом.
