«Мы забываем лица. Тех, кого видели однажды или кто стал неотъемлемой частью жизни. Это неизбежно. Мы проходим мимо, расстаемся, теряем друг друга и забываем. Даже умерших.
Не забываются только лица тех, перед кем мы чувствуем себя виноватыми».
(Из дневников Кимуры Сораты, май, 2013 г.) Когда Генри смотрел на него пустыми невидящими глазами, Сората поймал себя на мысли, что желает хоть на миг поменяться с ним местами. Увидеть то, что видит он, разделить с ним груз знания, что отравляет ему жизнь. Потому что Сората был уверен – Генри рассказывал ему далеко не все. Даже сейчас, когда Масамуне и Хибики ушли защищать женщин, Генри продолжал утаивать от него какую-то страшную правду.
– Это должен быть я.
– Прости? – Генри как всегда видит суть, но не догадлив в мелочах, из которых она строится. – Должен что?
– Я нарушил слово, что дал тебе. И это я должен рисковать собой, заключать сделки с богами и спасать всех нас. Я втравил людей в этот кошмар, мне за него и отвечать.
Генри отмахнулся, словно счел его слова ерундой.
– Просто останься жив, на этом и сочтемся.
Он стоял перед полотном с семейной парой. Оно завораживало его, а вот у Сораты вызывало странную дрожь.
– Я не знаю, как остановить мононокэ, – признался Сората, глядя Генри в спину. – Думаю, никто из нас не знает, это… легенда.
– Ага. Легенда, которая бродит по дому в теле мертвеца, – пробормотал Генри. – Нужно просто подумать. Ответ где-то здесь. Все всегда упирается в Акихико Дайске. Просто нужно остановиться и немного подумать.
Сората кивнул. Он-то знал, что у них нет времени стоять и думать. У Сораты так точно. Он тихо вышел за дверь и притворил ее за собой, молясь, чтобы скрип его не выдал. Нужно идти, что-то делать. Искать выход. А ответы пусть ищет Генри, потому что они нужны ему, чтобы продолжать жить. А Сорате все больше казалось, что ему это не грозит.
В коридоре было темно, даже слишком темно. Время едва подобралось к обеду, но дом уже погрузился в вечерний мрак, густой и жирный, как смола. Если приглядеться, то у ног она чуть клубилась, и Сората замялся на месте, чувствуя, как озноб пробегает по телу.
Поднял взгляд и увидел, что она стоит напротив и смотрит на него.
– Невозможно, – прошептал он. – Ты мертва.
Харука покачала головой. Он помнил этот наряд – бледно-зеленое кимоно, расписанное мелкими цветами, красное оби, рукава, такие широкие и длинные, что опускаются почти до пола. В высокой прическе покачиваются те самые маэдзаси[10] с серебряными подвесками, что он подарил на ее последний день рождения. Как раз за две недели до ее смерти…
Харука протянула к нему руку, и он пошел на зов. Почему бы и нет? Ведь в ее гибели отчасти был виноват именно он, так почему бы Харуке и не явиться за местью? Он не осудил бы ее, как и Сэма, и Кику и других, кто в разное время умирал тогда, когда оставался жить он.
Харука тянула к нему руку, бледную, как и ее лицо, скрытое под слоем белой пудры. Так густо, что не разглядеть знакомых черт. Хотя, кого Сората обманывал? Он почти их забыл, вычеркнул из памяти.
– Если это и правда ты, – сказал он тихо, – то прости меня. Прости.
Она снова качнула головой, на этот раз отрицательно, и подвески в ее волосах тревожно зазвенели.
– Никогда, – ответила она и выхватила из рукава танто[11]. Лезвие сверкнуло так ярко и неожиданно, что Сората зажмурился. От смерти его спасла больная нога, которая подвела в нужный момент. Сората упал, и лезвие танто вспороло воздух.
