Дрожащими руками Хер Голова принял ампулу.
– А шприц у тебя есть?
– Есть, есть, а то как же. В прошлый раз иголка сломалась.
– Как сломалась? – буркнул Грязнов.
– Ну не сломалась, согнулась. Вены у него уже поуходили, я, наверное, в кость ткнул.
– Смотри мне, Хер Голова, а то твою башку откручу.
– Не надо, не надо, что вы!
– Смотри, чтобы все было тихо. Он уже на тебя не бросается?
– Да нет, он мне руки лизать готов, совсем стал ручным, как та собака.
– Это хорошо, это очень хорошо. А такой был сильный, такой резкий, но я его обломал, – чувство собственного достоинства, чувство превосходства буквально распирало Валерия Грязнова.
Он раздувался, как жаба на кочке. Он шел по коридору с высоко поднятой головой, словно на параде перед строем, словно вот-вот ему должны вручить орден за подвиги на поле брани.
А Хер Голова на этот раз, слыша, что Грязнов ушел, решил и себя не обделить, не со дна собрать капельки, а уколоть себе почти на четверть шприца.
"Но вначале надо сделать укол этому счастливчику.
Это ж целое состояние Грязнов на него перевел. Можно было бы продать, столько денег ухлопали!"
Хер Голова, как ни пытался, так и не смог сосчитать, сколько денег можно было выручить за все те ампулы с очень дорогим наркотиком, который он извел на мужика по фамилии Рублев и по кличке Комбат, ведь именно так иногда называл его Валерий Грязнов. Да и сам опустившийся, исколотый наркоман время от времени произносил, как какой-то загадочный пароль, слово «Комбат».
– Ну, Комбат, – произнес Хер Голова, я тебе дозу двину.
Комбат задрожал, на потрескавшихся губах появилась растерянная загадочная улыбка.
– Да, да, родной, давай же, давай… Давно жду.
– Много не вколю, – прошептал Хер Голова, – не ты один дозу хочешь.
– Очень хочу! – даже не сказал, а промычал Комбат. – Очень хочу!
Хер Голова распаковал шприц, обломил головку ампулы и, сладострастно сунув иглу в маленькое отверстие, начал втягивать наркотик в шприц. Он делал это так медленно, так осторожно, словно каждая капелька, каждый грамм были для него дороже жизни.
– Давай-ка сюда лапу.
Жгут туго перетянул предплечье. Колоть уже фактически было некуда, сгибы рук стали темные – сплошные синяки.
– Ну где тут твои вены? – ощупывая руку, бормотал Хер Голова. – Ну сжимай, сжимай!
Комбат принялся сжимать пальцы. Вены тем не менее не появлялись.
– Скорее сжимай, сильнее, а то все высохнет!
Но все попытки оказались безуспешными, тогда санитар принялся тыкать иглой, пороть куда ни попадя.
Наконец ему показалось, что он нашел вену. И действительно, руки санитара не ошиблись, он не промахнулся, и игла оказалась в вене, об этом засвидетельствовала кровь, поступившая в шприц.
– Ну вот, слава Богу, – очень медленно, но в то же время проворно санитар сделал инъекцию.
Комбат сел, прижавшись спиной к шершавому бетону, и задрожал Лицо было довольным, глаза – прикрытыми.
– Открой глаза, а то еще сдохнешь тут, буду я за тебя потом отвечать. Грязнов этого мне не простит.
– Хороший человек Грязнов, очень хороший, – прошептал Комбат.
– Да сволочь этот Грязнов, ублюдок, – прошептал Хер Голова.
– Сам ты такой.
– Если скажешь на меня что-нибудь плохое, больше укольчики делать не стану, ясно?
– Так точно! Ты хороший, хороший, добрый, – как ребенку или собаке, говорил Комбат.
– Ну побалдей немного, а я пошел.
Со жгутом в руке Хер Голова покинул камеру, надежно закрыл дверь, спрятал ручку в карман. О том, что заключенный убежать отсюда не сможет, да и не захочет, Хер Голова был уверен. Да и кто же это станет убегать, если ему по три раза в день дают наркотики? Кто же это от такого счастья откажется?
Хер Голова зашел в свою комнатку, где в металлических шкафчиках висела всякая одежда, устроился там за закрытой дверью и сделал себе инъекцию. На стене был телефон, старый, черный, по этому телефону куда-либо позвонить было невозможно, телефон был внутренний, на диске даже не имелось номеров.
Марат Иванович в это время расхаживал по своему кабинету, иногда останавливаясь у окна и глядя в парк – туда, где прогуливались психи, которых вывели на улицу санитары. Психи ходили под деревьями в серых больничных халатах, вялые и умиротворенные. Они смотрели на деревья, на небо в прозрачных белых облаках, боясь приближаться к санитарам, у каждого из которых на поясе поблескивала дубинка-электрошокер.
Марат Иванович подошел к умывальнику и принялся тщательно, как это делают хирурги, мыть руки. Лишь после того как руки были вымыты, он вызвал по телефону к себе в кабинет Катю. Та появилась минуты через две.
– Что-то ты давно не заходишь. Катя? – сказал Марат Иванович.
– Надоело все, – произнесла девушка.
– Что значит надоело, дорогая? Ты неплохо зарабатываешь, все идет как положено вроде.
– Да уж, как положено– сказала Катя, ожидая, когда хозяин кабинета разрешит ей сесть или хотя бы предложит.
Хазаров это понял.
– Ты присаживайся, присаживайся. Может, кофе выпьешь?
– Не хочу я кофе.
– Тогда чаю?
– И чаю не хочу.
– А чего же ты хочешь?
– Марат Иванович, отпустите меня.
– Ну вот видишь, я так и знал, что ты именно с этого начнешь. И куда же ты уйдешь? В стране кризис, врачи везде бастуют. Вот вчера по телевизору показывали, и во Владимире, и на Дальнем Востоке и в Новосибирске врачи вышли на забастовку. На Дальнем Востоке даже «Скорая помощь» не работает, а ты хочешь уйти. Место у тебя, я понимаю, не очень, но большинство врачей радовались бы и такому месту.
Зарплата у тебя регулярная, да еще в конвертируемой валюте. Надеюсь, на это у тебя жалоб нет?
– Нет, Марат Иванович, на зарплату я не жалуюсь, зарплата хорошая. Во многих институтах и директора такую не получают.
– Вот видишь, а ты собираешься уйти. Разве так можно, Катя! Мы же с тобой уже не первый день работаем. Ты, кстати, сама согласилась.
Девушка вытащила из кармана халата крахмальный платок и принялась вытирать вспотевшие ладони. Она волновалась.
Марат Иванович смотрел на нее с чувством превосходства, понимал, что и на этот раз смог уговорить Катю не делать опрометчивых шагов и пока повременить с уходом.
– А знаешь, дорогая, со временем здесь в клинике будет большое дело. Ты станешь зарабатывать еще больше.
