Книга Стален - Юрий Буйда

– Отпидорасить, – сказал Грегор.

– А степень редакторской свободы?

– В данном случае – абсолютная. У тебя не больше двух часов.

Через два часа я предъявил ему короткую рецензию на Дэвида Буна, известного у нас автора черных детективов, который начинал, однако, с романов в жанре хоррор. Его книга «Три луны, три солнца» о вражде двух аристократических семей, одержимых демонами, признана классикой жанра, и теперь русский читатель может с ним познакомиться, невзирая на усилия переводчиков.

– Годится, – сказал Грегор.

– А автор не психанет? Имя-то его стоит…

– Имя нашей газеты важнее имени какого-то сраного автора. Пиши заявление.

Я написал заявление с просьбой о приеме на работу.

В тот же день главный редактор издательского дома поставил на моем заявлении резолюцию, состоящую из одного слова: «Да!»

Тогда я думал, что перекантуюсь тут год-другой, пока не подыщу место получше, и подам заявление по собственному, на котором главный редактор, как это было принято, поставит резолюцию «Смерть предателям!»

Но предателем я так и не стал.

Я застал закат романтической эпохи издательского дома.

Когда-то, на исходе советской власти, этот дом создавался группой молодых людей, общность которых напоминала семейную. Но в этой семье не было ни отца-хозяина, ни строгой матери – только дети, братья и сестры, выходцы из семей партийной и советской номенклатуры. Они с иронией называли себя «мальчиками и девочками из хороших семей». Завистники называли их затею «бунтом отличников».

Их предшественники из круга «золотой молодежи» фарцевали, заигрывали с диссидентами, ходили нацистскими маршами или пытались угонять самолеты, а эти люди создали сначала газету, а потом и журналы, которые были не «важным средством коммунистического воспитания», а бизнесом. В сущности, они формировали русский бизнес и его язык. Их читателями были люди богатые и те, кто хотел разбогатеть, поэтому газета и журналы долго не знали проблем с рекламой швейцарских часов, немецких лимузинов и апартаментов на бульваре Османн.

Сотрудники газеты летали на выходные в Прагу, Берлин и Париж, покупали недвижимость в Испании и на Гоа, болели за «Манчестер Юнайтед» и знали Нью-Йорк лучше, чем Москву. Они были вхожи в Кремль и Белый дом, запанибрата с министрами и на «ты» с олигархами, они прочли все обо всем на всех языках ангельских и человеческих и лучше всех понимали, что происходит и как должно быть, они были молодым и дерзким меньшинством, одолевшим ветхое большинство, они были избранниками, светочами, пророками…

Главным их врагом был пафос. Когда в самом начале карьеры я не вычеркнул из текста выражение «бездушное государство», меня не оштрафовали на пятьдесят долларов только потому, что я был новеньким. А когда внезапно умер сорокалетний Грегор Замза, все его друзья подчеркивали в некрологах, что он никогда не носил галстука – это было бы слишком пафосно. Антипафос стал их пафосом.

Пафосу противостояли ирония, юмор, цинизм во всех его проявлениях вплоть до глумления – таков был стиль новой русской журналистики.

Но воздух менялся, крупные игроки рынка – главный адресат наших изданий – мало-помалу начали понимать, что главный бизнес в России – это власть. Тиражи и реклама покатились вниз. Новую журналистику стала накрывать жизнь, где молились на товарно-денежные отношения, а жили по законам крови и спермы…

Как писал Дмитрий Тренин, Россия и русские «оказались впервые за всю историю в ситуации, когда мы можем планировать наше будущее не как важная часть или центр какой-то интегративной схемы, а как национальное государство… Не нужно отказываться от части суверенитета в пользу других стран и институтов ради интеграции в западное сообщество. У нас бы все равно это не получилось, поскольку мы не умеем подчиняться другим. Как национальное государство с глобальной контактностью мы в XXI веке сможем добиться большего, чем нам удавалось в XIX – во времена империи, или в XX – при Советском Союзе».

Западнические мечты и интеграционные надежды наших звезд рушились, хотя на самом деле это умирала наивность девяностых…

…Я и здесь устроился в привычной роли углового жильца, стараясь ни с кем особенно не сближаться. И это мне удалось без каких-либо усилий. В отличие от всех других редакций, наследовавших советский дух, здесь не было ни партий, ни фракций, ни обособленных групп, которые занимались бы интригами и втягивали в свои дела новичков. Если кто-то хотел жить «сам по себе», его не трогали.

У меня сложились хорошие отношения с коллегами по журналу, которые оказались моими читателями и поэтому закрывали глаза на мои закидоны, и дружеские – с Базаром.

Этот огромный бритоголовый парень в очках с тонкой оправой пытался, как он выражался, сохранять старомодную советскую интеллигентность.

Познакомились мы в кафе «Коколат», вывеска которого была видна из окон редакции. Наши журналисты были завсегдатаями этого заведения, где в девяностых барные стойки представляли собой аквариумы, в которых плавали обнаженные девушки, а на втором этаже собирались грузинские бандиты – Хан Базар хорошо знал эту публику.

Выпив, он рассказал о тех временах, когда работал в избирательном штабе одного кавказского политика, отвечая за связи с бандитской общественностью, без которой в тех местах невозможно «делать дела» и «решать вопросы».

– По штабу болтались поддатые люди с прозрачными полиэтиленовыми пакетами в руках, набитыми баксами в банковской упаковке… никогда больше такого не видел… Зато после этого я купил «мерина», квартиру на Соколе и дом на Новой Риге…

Когда-то он был следователем в милиции, писал диссертацию «о некоторых особенностях правоприменительной практики», потом стал журналистом, резко изменив жизнь: «Тогда было трудно оставаться ментом, не превращаясь в бандита».

Его отношение к нашим хозяевам и новой жизни было обусловлено советской интеллигентностью и милициейским прошлым.

– Когда «Националь» закрыли на реконструкцию, было решено опубликовать короткие воспоминания тех, кто был связан с этим легендарным местом. Их оказалось очень много – редакторы газет и журналов, звезды журналистики и шоу-бизнеса, политики, крупные чиновники… они с упоением вспоминали, как торговали из-под полы импортными шмотками, скупали валюту у иностранцев, спекулировали, как бегали от милиции, как их хватали и тащили в кутузку… я никого не осуждаю… времена были такие, а сейчас другие… но для меня они остались жуликами, которым ничто раньше не мешало нарушать закон и ничто не помешает нарушить его сегодня…

– Однако при этом ты публикуешь в их газете только то, что тебе нравится, и получаешь за это нехилые бабосы…

– И получаю удовольствие, какого не получил бы больше нигде. Говорю же: я никого не осуждаю, но советское и ментовское – это я и есть…

– И голосуешь за Путина?

– Видишь ли, он не хорош и не плох – он тот, кто сегодня нужен. Нашим друзьям-либералам, кажется, проще назначить Путина причиной всех бед, чем бороться за избирателей, за тот самый народ, который по конституции является источником власти… ну как может человек с высокоразвитым интеллектом и чувством юмора всерьез говорить о народе и конституции? Это ж пафос! Да и бороться за избирателя – это очень трудно, потому что никогда еще русский обыватель не жил так свободно, как в путинской России. Экзальтированные люди тыкают иголками в куклу Путина и говорят, что он – мерзавец и тиран, растоптал идеалы девяностых, а свобода на баррикадах Белого дома обернулась преследованиями инакомыслящих. Но это всего лишь искривления памяти. Личная свобода для обывателя – это возможность жить автономно, не замечать существования начальников и вообще о них не думать. Власть может делать что угодно – имитировать выборы, менять герб и гимн, конституцию, гнобить несогласных. Это все не имеет ни малейшего значения для простого человека. Настоящую ценность имеет только личная свобода. А это совсем другое. Личная свобода – это безопасность. Это возможность накормить, одеть, выучить детей. Личная свобода – это когда ты можешь каждый год ездить с друзьями на рыбалку в Астрахань, а с семьей – в Египет или Турцию. Свобода – это двести сортов колбасы в деревенском магазине и любые книжки. Это – сто телевизионных каналов и торговые центры в любом Мухосранске. В 1991 году бывшие советские люди про личную свободу ничего не успели понять. На смену КПСС в Россию пришли Царь-Голод и Царь-Страх с бесчисленными армиями уличных бандитов. Путин стал для российского обывателя подлинным Освободителем, новым Александром Вторым. Мы получили все, о чем мечтали поколения русских людей от Пушкина до Бродского. А что касается голосования… старик, да я вовсе не за Путина – я против новых революций в России… Ведь всякая революция у нас устроена таким образом, что у нее есть только один безусловный победитель. Это третьеразрядный чиновник, бандит, военный низкого чина, бывший крестьянин, которого достала деревня, ну или мелкий служащий – сравнительно молодой, не очень культурный, зато очень напористый человек, который откровенно томится в скучном и медленном порядке старого государства… зато когда начальство уходит, приходит он, и уж он-то дает прикурить… Интеллигенция в революции, напротив того, всегда в проигравших. Поначалу она торжествует, пытается импортировать на свободное место разные передовые идеи, но потом ей неизменно указывают на дверь, и еще хорошо, если это дверь, за которой отставка или эмиграция. Чаще же – тюрьма, а то и пуля. Тихий русский народ – не та его активная грубая малая часть, что производит из себя чиновников и бандитов, а негромкое бедное большинство, – проигрывает еще больше. Только при зрелом Путине это большинство получило хоть что-то существенное взамен поздней советской власти…