Гораздо осторожнее и основательнее в своих суждениях другой современный историк, В.Н. Козляков. Для него важно мнение дореволюционного специалиста Л.М. Сухотина, в сущности, отказавшего Гермогену в сколько-нибудь значимой роли при рождении земского движения. Однако сам Козляков придерживается более мягкой позиции. По его мнению, после проповеди патриарха, направленной против крестоцелования на имя польского короля, «…началась рассылка патриарших обращений по городам — с тем, чтобы там добивались твердого исполнения прежнего договора. Все это происходило “перед Николиным днем”, то есть ранее 6 декабря 1610 года…». В этом еще нельзя усмотреть прямого, явного воззвания собирать полки, идти к Москве, бить поляков и т. п. Гермоген повлиял на умы «словом правды среди моря лжи», дал духовную опору многим людям, в том числе и Ляпунову, — это не вызывает сомнений. Но Козляков почитает за благо воздержаться от окончательного заключения о каком-либо призыве патриарха к Ляпунову насчет организации земского ополчения уже в декабре 1610 года. «Было бы ошибочным приписывать главе Церкви какие-то конкретные шаги в этом направлении…» — пишет он.
Однако существуют независимые друг от друга свидетельства поляков и нижегородцев о грамотах и устных распоряжениях Гермогена, призывающих собирать полки против иноземцев. Те и другие в одинаковых выражениях пересказывают слова патриарха. Можно, как Р.Г. Скрынников, объявить грамоты, предъявленные или пересказанные поляками, фальсификатом, можно даже нарисовать эпическую картину фальшивого заговора, якобы придуманного врагом ради разгрома Русской церкви. Но объяснить совпадение «показаний» польских офицеров и восставших нижегородцев в этом тонком вопросе как-нибудь иначе, помимо того, что и у тех, и у других имелись подлинные грамоты Гермогена, невозможно. Еще один независимый источник — сочинение Хворостинина — сообщает о некой грамоте, посланной в Рязань и сохранившейся у тамошнего владыки. Следовательно, и область, где воеводствовал Прокофий Ляпунов, главный вождя Первого земского ополчения, не осталась без патриаршего послания.
Поэтому, в конечном счете, надо признать: глава Церкви, храня тайну земского заговора от поляков и их пособников, призвал города и земли русской провинции «идти на польских и на литовских людей к Москве». Решительность действий Гермогена объясняется посягательством поляков на православие: они устроили костел в Кремле, они собирались посадить на русский трон короля-католика. Иначе говоря, мотив действий патриарха — чисто религиозный. Но способ исправления сложившейся ситуации — чисто политический. Видимо, Гермоген уверился в том, что поста и молений в данном случае окажется недостаточно.
Следовательно, патриарх стоял у истоков земского освободительного движения. Следовательно, не сам народ, лишенный какого-либо побудительного импульса и координирующей воли, поднялся одновременно во множестве городов для похода на Москву, а духовная власть подняла его на борьбу за веру. Ничего удивительного! Святой Макарий, митрополит Московский и всея Руси, благословлял полки, идущие брать Казань, а десять лет спустя — Полоцк. Сам патриарх Гермоген всей мощью своего духовного авторитета поддержал решительное подавление Болотниковщины. Полустолетием позже Никон сподвигнет царя Алексея Михайловича на войну за Украину. Во всех этих случаях боевые действия мыслились как война за веру или как минимум война против изменников православному царству. Иначе говоря, своего рода православные крестовые походы. В ту пору у России была воинствующая Церковь. Ее иерархи, когда требовалось, говорили светской власти: меча духовного ныне недостаточно, следует подкрепить его мечом булатным!
Таким образом, Гермоген поступил в духе своего времени, своей веры и своего практического опыта. Дальнейшие события показали его правоту.
Глава седьмая. ВЕЛИКИЙ КОНСЕРВАТОР. ОБЩЕСТВЕННОЕ ЗНАЧЕНИЕ ГРАМОТ ГЕРМОГЕНА
Узкий, частный вопрос о грамотах патриарха Гермогена потребовал очень большого объема. Однако узость его — кажущаяся. Разгадывание тайны патриарших посланий дает возможность перейти к обобщениям, затронуть самую суть магистральных процессов Смуты.
Поднятая усилиями патриарха вооруженная борьба, помимо религиозного, получила также национальный, а вслед за тем еще и политический оттенок. Она превратилась из одного только православного дела еще и в русское национально-освободительное.
Не напрасно дореволюционные консервативные публицисты старались соединить в его пастырском служении понятия «русское» и «православное», хотя для Гермогена второе всегда занимало самостоятельное, притом иерархически более высокое место и не нуждалось ни в каком слиянии с первым.
A.Н. Эшенбах, например, писал: «После смерти Тушинского вора… и распадения великого Московского посольства, отправленного под Смоленск… патриарх решил выступить открыто на борьбу с поляками, рассылая по городам и областям свои знаменитые грамоты, призывая сплотиться против общего врага — поляков, указывая на коварство короля, его тайные замыслы — присоединить к Польше, ополячить и облатинить искони православную русскую землю, и разрешая русских людей от присяги, данной королевичу Владиславу». Публицист B. Шукин высказался еще прямее: «Вложив свою основную черту [общительность] и, так сказать, всю свою национальную душу в православное христианство, русский народ самое это православное христианство превратил в свою душу, в свою русскую природу, в мерило русской национальности… Вот за такое-то русское православие, а в лице его и за главную основу всей русской национальности и подвизался и умер мученически приснопамятный… патриарх Гермоген… Личная жизнь патриарха Гермогена тесно была связана с такими чрезвычайными религиозными фактами, в которых разительнее всего осуществлялась… религиозно-национальная идея Руси как земного Царствия Божия, обильного проявлениями чудодейственной Божией благодати».
Борьба с поляками у Эшенбаха показана как нечто нераздельное с борьбой против «облатинивания». Между тем для святителя вооруженное давление на «польских и литовских людей» являлось всего-то инструментом для защиты православия. Гермоген не имел ничего против иноземцев самих по себе, в этническом смысле. Он ополчался на урон, наносимый ими восточному христианству. Так же и само восточное христианство в глазах миссионера, много лет потратившего на укрепление Креста среди татар, вряд ли могло выглядеть «душой» одного только русского народа. Просто на тот момент главной силой православия в отстаивании себя от посягательств извне служила русская рать, и ничто иное.
В земском движении, помимо национальной, ярко выражена еще одна производная от его православной сути. Ее можно назвать политической или, точнее, — государственнической. Прекрасно уловил ее знаменитый духовный писатель Евгений Поселянин. По его словам, значение Гермогена — «не местное и не временное». Поселянин дает Гермогену иной масштаб: «Он удержал Россию, готовую сорваться с исторических путей своих. Он подхватил готовую ринуться в бездну колесницу русской государственности и, сам задавленный, спас свою Родину». Патриарха, как полагает Поселянин, вдохновляла идея, за которую он «положил свою душу», имя же этой идеи: «Свободная самобытная Россия!»
