— Вижу, — отвечаю я. Рядом со столом заказов стоит пыльный хромированный стул. Я нетерпеливо барабаню по спинке. — И это ты хотел мне показать? Строительную площадку?
— Нет. — Байрон устало выдыхает и открывает ящик стола. — Вот это.
Последний номер британского «Джи-Кью». Открываю на заложенных страницах: две моих фотографии с Армином: черный бархат, красная помада, пышная прическа — сладкая девочка. Я улыбаюсь. Мне нравится.
— Что думаешь?
— Неплохо. Неплохо. Хорошие фотографии, видна фигура, — говорит Байрон.
— Какую ты повесишь? — Я вытягиваю шею. — Или уже повесил?
— Нет. У меня уже сорок девушек, Эмили. Сорок! — восклицает Байрон. — Стена трофеев теперь только для обложек. А то получалось слишком много фотографий. Я уже все руки изрезал о бумагу, пока их менял. Слишком много. — Байрон болтает пальцами в воздухе, хотя я точно знаю, фотографии обычно меняет Джон. — Кроме того, тебя тут не было.
— Была!
— Я имею в виду в агентстве.
Я пожимаю плечами.
Байрон крутится на стуле и скрещивает руки — жест, который идеально соответствует его раздраженному выражению лица.
— Эмили Вудс, ты еще считаешь себя моделью «Шик»?
— Думаю, да.
— Ты думаешь?! У меня сорок девушек, Эмили, со…
Я больше не могу сдерживаться.
— Да, я поняла, Байрон! Ты занят: слишком занят для меня, поэтому ты отправил меня в Лондон, а потом вообще забыл!
— Это неправда! Мы говорили по…
— Один раз! А сколько раз я тебе звонила!
Я стучу по спинке стула. Поднимается облако пыли. Байрон откатывается на колесиках в сторону.
— Послушай, Эмили, я бы хотел оставаться в тесном контакте с каждой девушкой, которую посылаю за границу, но это просто невозможно. Кроме того, я могу обвинить тебя в том же! Я звонил тебе после твоего приезда несколько раз! И ты ни разу мне не перезвонила!
— Я учусь, если ты забыл. В Колумбийском университете.
Байрон поджимает губы и подъезжает к своему столу.
— Значит, вот как. Понятно. Ты позволяешь другим девушкам, например, Фонье, занять свое место. Ладно, отлично. Спасибо, что зашла. Приятного просмотра фотографий.
Стоп. Деньги.
— Кто такая Фонья?
— Фонья — девушка, которая однажды проснулась знаменитой…
Оригинально! Я фыркаю от этой наглой попытки вызвать у меня зависть.
— Брюнетка, с темными глазами. Из Майами.
Майами? Благодаря постоянной погоде, многочисленным прямым рейсам самолетов и пастельным зданиям в стиле «ар деко» — идеальному фону для любой курортной коллекции — Майами уже становится горячей точкой моды. Но — я вас умоляю! — все знают, что модели из Майами третий сорт, девушки, которые кое-как зарабатывают на жизнь в немецких каталогах размером с телефонный справочник (немцы обожают Майами), где каждая страница просто задыхается от омерзительных фасонов. Для всех лакомых работ привозят моделей из Нью-Йорка. Байрон мог бы придумать что-то и получше. Я хихикаю.
— Ей двадцать один.
Я снова хихикаю: двадцать один? Старуха!
— Ее дела пошли круто в гору в начале сентября, когда один журнал не мог найти нужную девушку. Я прислал им по факсу ее композитку. Они вызвали ее для съемки четырех страниц.
Да, да, да…
— Замечательно.
— Британский «Бог» был такого же мнения. Они планировали снять девушку с определенной внешностью: брюнетку с широкими бровями и темными глазами, девушку, которую они назвали «молодая Ясмин Ле Бон».
Стройка, хаос — все звуки неожиданно пропали. Я смотрю Байрону в глаза, слабо шевеля пальцами.
— Да, Эмили. Им нужна была ты.
Нет, нет, только не «Вог»! Неужели я пропустила…
— Но, Байрон, почему же ты мне не сказал? Почему ты не…
О черт… Черт! Черт! Черт!
— …не позвонил? — подхватывает он. — Я звонил. Четыре раза, если мне не изменяет память. Ты ни разу не перезвонила. В журнале потеряли терпение и готовы были обратиться в другое место. Тогда я порекомендовал им другую девушку, которая хотела эту работу. Фонью. Вот о чем я и говорю. Одни стремятся к цели. Другие — нет. Ты, очевидно, относишься к последним.
Нет, нет! Невозможно! Неправда…
— Байрон, я действительно…
Он отмахивается.
— Нет, не надо. Ты «думаешь», что можешь работать моделью. «Думаешь». Этого недостаточно.
Мое сердце громко стучит. Я вскакиваю, опрокидывая стул. Чертов Кип! Лучше бы я осталась в Лондоне. Просто перетерпела бы, и все. Ведь это я встречалась с Лиз Тилберис! Это я ей была нужна! На месте Фоньи должна была быть — я! Я тяжело дышу.
— Ты не прав! Не прав, и все тут! Я стремлюсь к цели! Стремлюсь!
— Что ж… — скептически пожимая плечами, Байрон поправляет свой тюрбан, — тогда докажи.
— Докажу!
— Работай хорошо.
— Буду!
— Я имею в виду лучше, чем раньше. — Байрон меряет меня серьезным взглядом. — Эмили, я знаю, тебе нравится университет, но если ты хочешь остаться в «Шик», тебе придется уяснить следующее. Ты должна будешь уделять мне больше времени, гораздо больше. Поняла?
— Поняла.
— Я серьезно. Ты должна полностью отдаться моделингу. На сто процентов. И никаких оправданий.
Я киваю и кладу руку на сердце.
— Ты даже не будешь знать, что я студентка!
В течение следующих недель Байрон назначает мне массу собеседований — иногда на все почти невозможно успеть. Я все сношу безропотно, потому что очень хочу работать. Злость с того дня в агентстве не уменьшается, а растет. Ее подпитывает каждый номер «Вог», каждая фраза «проснулась знаменитой» и каждая ноябрьская обложка с Фоньей. А их много. На обложке «Мадемуазель» Фонья блистает в красном платье от Анны Кляйн со стразами, в британском «Мэри Клер» она в обтягивающем серебристом платье «Мизрахи» и в маленьком шиньоне; в итальянском «Леи» она — пухлогубая секс-бомба в декольтированном «Версаче». Мы с ней действительно похожи, хотя, если честно, глаза у нее немного косят, а когда она поднимает брови, их словно дергает за ниточку невидимый кукловод. А так, пожалуй, ничего. И она не стоит на месте, а движется: к славе. К богатству. Она скоро будет звездой.
Но ведь им нужна была я!
Что ж, я дала маху. Но больше это не повторится. На сей раз я действительно чего-то добьюсь, а когда добьюсь, как следует окопаюсь. Больше никаких глупых ошибок! Никаких шагов назад! Только вверх, вверх, вверх — прямо к звездам.
Работа моделью становится для меня самым главным приоритетом. Я не забываю об этом ни в День Благодарения, ни во время сессии, ни на Рождество. Ни на Новый год.
