Книга Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - Елена Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 124
– Их силы истощили не войны, а то сродное с нашим безумие, которое войнам предшествовало. Французам всегда не хватало дисциплины… И это разрушительно сказывается на их стране.
– А англичане?
– У англичан в этом смысле преимущество. Правда, от этого моё положение кондотьера в их армии не стало для меня менее унизительным. Никогда не думал, что ради чести Отечества мне, русскому офицеру, придётся идти в кондотьеры, – слово «кондотьер» адмирал произносил с видимой болью, словно нарочно разворачивая свою рано, безжалостно посыпая её солью. – А самое главное, что и это оказалось напрасным. Американцы пригласили меня, как консультанта, для осуществления операции в проливах, но отказались от неё. К русским, Борис Васильевич, там относятся скверно, и моё пребывание там было мне тяжело. Я хотел вернуться, но получил известие о захвате власти Центрохамом… И что, скажите, должен был делать я, как один из высших руководителей русской армии? Мира, заключённого Центрохамом, я не признаю и не признаю никогда. И я стал кондотьером… Поступил на службу Англии. В армию, а не во флот, чтобы не доставлять неудобств. А Англия сочла, что моё место здесь. На Дальнем Востоке, в Сибири. Наш посланник в Пекине при встрече заявил мне, что здесь необходимо создавать вооружённую силу против большевиков, и, вот, я здесь.
– Я уверен, что Сибирь станет мощной и надёжной гаванью для освободительного движения, – сказал Кромин. – И первые успехи армии порука тому. Сибирь менее других территорий заражена большевизмом, в ней здоровых сил много.
– Есть кое-что, что меня смущает.
– Что же?
– Вы, Борис Васильевич, проезжая по Дальнему Востоку, не взяли на себя труд близко ознакомиться с положением вещей?
– Нет. Ведь ехал я как лицо частное, без каких-либо полномочий.
– А у меня как раз были все необходимые полномочия и, вот, что я вам скажу: основная угроза нашим создаваемым вооружённым силам состоит во всеобщей распущенности офицерства и солдат, которые потеряли, в сущности говоря, всякую меру понятия о чести, о долге, о каких бы то ни было обязательствах! – адмирал раздражённо взмахнул рукой и заходил по комнате. Его до того спокойный голос стал взволнованным. – Никто ни с кем решительно не желает считаться – каждый считается только со своим мнением!
– Это болезнь общества, Александр Васильевич. Все слышат только себя, самих себя оглушают собственными голосами. Коли ни Царя, ни диктатора, так каждый сам себе диктатор и царь, и Бог.
– То-то и оно, – голос адмирала вновь сделался ровным. – В Харбине я не встречал двух людей, которые хорошо бы высказывались друг о друге. На меня это произвело ужасное впечатление. Атмосфера такого глубокого развала, что совершенно невозможно что-нибудь создавать. Множество партизанских отрядов действуют по своему произволу, нет ни малейших законов, никакой дисциплины. Что можно строить на таком фундаменте?
– Но в Омске разные силы всё же сумели прийти к некому консенсусу, – заметил Кромин.
– Надолго ли?
– И Сибирская армия не лишена дисциплины. Это не атаманщина…
– Вы, дорогой Борис Васильевич, как всегда, надеетесь на лучший исход? – по тонким губам адмирала скользнула едва заметная печальная улыбка.
– Если не надеяться на лучшее, то ведь и руки опускаются, и делать ничего невозможно, – ответил Кромин. – Каковы ваши намерения теперь, Александр Васильевич?
– Намерения? Думаю пробраться на Дон. В распоряжение генералов Алексеева и Деникина.
Такой расклад Кромину не понравился категорически. Ехать на Дон, обладающий избытком признанных вождей, когда в Сибири при огромном количестве ресурсов не хватает грамотных начальников, лидеров, могущих сплотить вокруг себя армию и общество! Идти под начало Деникина – Колчаку! Немыслимо! Воля к власти у адмирала явно отсутствовала. Это было скверно, так как такая воля лидеру необходима. Тогда, на бушующем Черноморском флоте, с каким подъёмом шёл Колчак навстречу всем бурям, как боролся, как отстаивал флот, а теперь стал пассивен, разочарован… Он не хочет власти, не хочет бороться за неё, не хочет быть лидером, а хочет лишь исполнить до конца долг. Под чужим началом. Безвдохновенно и обречённо. Иначе должен был быть настроен лидер, но иного лидера не было. Едва очутившись в Сибири, Борис Васильевич понял, что сибирской армии не хватает знамени, Имени, звук которого заставлял бы сердца биться чаще. И нет имени более подходящего, нежели Колчак.
– Вы не должны оставлять Сибирь, – твёрдо заявил Кромин. – Вы здесь нужнее. Ваш опыт нужнее здесь.
– Я уже слышал это.
– От кого?
– От генерала Болдырева. Он тоже настаивает, чтобы я остался. Мне предложен пост морского министра.
– Вот видите! Соглашайтесь! – горячо посоветовал Борис Васильевич. – Белое Движение Сибири страдает от отсутствия общего руководства. Единоначалия.
– Клоните к необходимости диктатуры?
– Да. Я сторонник диктатуры. Это необходимость жизненная для переходного времени. Потом можно будет красоту наводить: собрания, советы, Думы – что будет признано полезным. А сейчас – только диктатура. Диктатор должен железной рукой навести порядок.
– Недавно я имел беседу с генералом Гайдой. Он тоже говорил мне о диктатуре. И недвусмысленно намекнул, что видит в этой роли себя.
– Невозможно! – категорически отклонил Кромин. – Гайда – чех, а большая часть армии – русские. Русским нужен русский диктатор.
– Приблизительно это я ему и ответил, – Александр Васильевич несколько оживился. – Но диктатуре нужно прежде всего крупное военное имя, которому бы армия верила, которое она знала бы, и только в таких условиях это возможно.
– Разумеется!
– И кого же вы видите в этой роли?
– Вас! – откровенно ответил капитан.
– А моего согласия вам не требуется?
– А разве вы откажетесь?
Сверкнул изумительной красоты клинок в сильных руках адмирала, повисло на несколько мгновений молчание. Затем Колчак произнёс медленно:
– Я к власти не стремлюсь. У меня армии нет, я человек приезжий, и не считаю для себя возможным принимать участие в таком предприятии, которое не имеет под собой почвы. Я имею ввиду переворот. Достаточно их уже было. Я останусь в Омске, коли все так на этом настаивают и убеждены, что здесь от меня пользы больше. И буду выполнять указание законного правительства.
Кромин понял, что продолжать этот разговор лучше не стоит. На первый раз было довольно и того, что адмирал остаётся в Сибири и принимает предложенный ему директорией пост. Хотя настроение Колчака крайне не нравилось Борису Васильевичу, он счёл, что это не повод отказываться от вожделенной идеи – сделать его диктатором. В конце концов, настроения переменчивы, штормам морским подобны, настроения адмирала, человека достаточно импульсивного и горячего, в особенности. Трагические события, вероятно, расшатали его нервы (да разве только его?), подавили волю, но это поправится в случае, если армии будет сопутствовать успех. Главное – начать. Главное – поставить дело. Для этого адмиралу нужны верные люди. И капитан Кромин один из них. И уж он-то не отступится от своего, он не остановится. Перепады настроения, «шторма» Борису Васильевичу были чужды. Он не боялся никакой работы и, находясь в Омске без какой-либо должности, напряжённо прощупывал политическую почву, встречался с представителями различных партий, офицерами. Идею о необходимости диктатуры поддерживали многие, и большинство видели в роли диктатора именно Колчака. Но сам Колчак не видел себя в этой роли. Приняв пост морского и военного министра, он с раздражением наблюдал за политической вознёй. Затянувшийся правительственный кризис тяготил его. Он стремился к делу, но дело тонуло в говорильне, шла не борьба с большевиками, а борьба за кабинет, за места в кабинете. Человек военный до мозга костей, Александр Васильевич затворился на своей квартире, не посещал заседания правительства, когда же его приглашали на них, угрюмо отмалчивался.
Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 124
Внимание!
Сайт сохраняет куки вашего браузера. Вы сможете в любой момент сделать закладку и продолжить прочтение книги «Честь – никому! Том 2. Юность Добровольчества - Елена Семенова», после закрытия браузера.