Каждый бежит геенны огня,
но лишь глядевшие в ее жар и соблюдшие Господень закон,
лишь спасавшие ближних превыше себя
обрящут надежду спасенья от ада…
Он подумал о Холли и ее поцелуе. Псих со шрамом сказал, что они возвращаются в церковь, и прошелся насчет последнего желания умершего отца. Нужно срочно туда. Но прежде убраться отсюда.
Соломон поднялся и пошел к ползущему краю огня, поглядывая на натягивающуюся веревку, достиг места, где чуть не упал раньше, расставил ноги чуть шире и дернул.
Веревка выдержала.
Она пылала уже вся – держалась только сердцевина. Соломон дернул снова, но не в полную силу, опасаясь потерять равновесие, если веревка лопнет.
Держится по-прежнему.
Он посмотрел на цепи – путь бегства. Огонь уже достиг их и двигался к выходу, где лежали, ожидая хозяина, свернутые пиджак и рубашка. Туда обязательно нужно попасть. Соломон приказал себе туда попасть.
Он присел, понизив центр тяжести, дернул сильнее, а затем второй раз, еще сильнее, уже в отчаянии, рискуя сорваться. Глухо тренькнув, веревка поддалась. Соломон качнулся, но вовремя ухватился за балку, затем вскочил и чуть не побежал к полиспасту. Руки по-прежнему связаны, но развязывать нет времени. Потянулся к цепям, ощутил, как они нагрелись от пламени внизу, но все равно схватил, вцепился изо всех сил, спрыгнул, качнулся вперед.
Цепи забренчали под его весом, Соломон понесся, ощущая, как звенья впиваются в ладони. Импульс заставил блок продвинуться, и Соломон качнулся сильнее, заставляя блок продвигаться дальше. Внизу все пылало. Глаза застило дымом. Соломон закрыл их и продолжил качаться, пока блоки не доехали до конца полозьев, и только тогда отпустил одну цепь и позволил другой, шумно забренчавшей, опустить его на пол. Соломон приземлился на кусок развинченного самолетного хвоста и соскользнул на пол.
Огонь плясал вокруг, излучая невыносимый жар. В памяти мелькнул образ Бобби Галлахера, костей, выглядывавших из его обугленной плоти. Соломон нашел глазами дверь впереди, закрепленную на уровне пояса ручку аварийного выхода и, закрыв голову руками, побежал; подхватил на бегу пиджак и рубашку, выпрыгнул наружу. Следом выметнулось пламя. Соломон упал и покатился, жадно хватая прохладный, такой сладкий ночной воздух, позволяя остывшей земле забрать жар, погасить горящие клочки, возможно приставшие к коже, не обращая внимания на боль от песчинок, попавших на ободранное плечо.
Наконец остановился, глядя на звезды. Соломон слышал, как рокочет запертый в ангаре пожар, как уезжает в город машина. До церкви – миля. От силы две. В нормальной форме – пятнадцать минут бега. Сейчас – дольше. Однако по пути – шахта. И лошади.
Пошатываясь, Соломон поднялся на ноги и побрел к ближайшему самолету. «Мустанг Р-51», отполированный до того же зеркального блеска, что и разбившийся «Бичкрафт». Соломон опустился на корточки у колеса и принялся тереть веревку, связывающую запястья, об острый край люка для шасси. Наверху, на зеркальной поверхности крыла, отражался человек, чьи когда-то белые волосы и кожа почернели от пепла и грязи. Теперь он выглядел тварью из угля и сажи.
Веревка разлохматилась, спала, Соломон встал, потирая запястья. Огонь уже вырывался из двери ангара, длинным изогнутым языком лизал ночь. Соломон поднял рубашку и пиджак, завязал их на поясе и побежал изо всех сил, какие еще остались в измученном теле, – сквозь ворота, на дорогу, к городу.
80
Малкэй сидел на переднем сиденье фургона и смотрел на дорожку, ведущую к дверям церкви. Поставленное на малую громкость радио наполняло кабину хрипом, бормотанием и треском чьих-то экстренных сообщений. Эндрюс посадил Малкэя слушать радиообмен, чтобы вовремя засечь случайно направлявшиеся сюда подразделения полиции. Малкэй обрадовался работе. Далеко от Рамона, и можно спокойно поразмышлять.
Как ни странно, осознание, что отец уже вне опасности, принесло не облегчение, а ощущение внутренней пустоты. Убийство Тио не успокоило и не принесло удовлетворения. Удивительно, но Тио нравился Малкэю, хотя давил и шантажировал и вел себя в последнее время как конченый ублюдок.
Малкэй вспомнил о разговоре в машине и о фото матери, которую считал давно умершей. Интересно, папа знает о ней? Очень хотелось позвонить ему, рассказать. Но ведь нельзя. Работает глушитель, забивающий всю мобильную связь. Проводные линии перерезаны. Так что рассказать – потом. Хотя стоит ли опять разбивать старику сердце после всего, что он уже пережил? По крайней мере, его сын теперь – свободный человек. С картелями покончено. Свобода была ценой за участие в предательстве Рамона. Сделка завершена. Дело сделано.
А может, отец посчитает предательством желание повидаться с мамой? Наверное, лучше поехать самому, не говоря отцу, навестить ее и муженька из сельского клуба, слегка взбаламутить уютненькую жизнь, так прилежно и бессовестно устроенную. Явиться к парадной двери и спросить:
– Эй, мам, помнишь меня? Я сын, которого ты завела, когда работала стриптизершей, а потом спихнула коммивояжеру, чтобы начать жизнь заново.
Здорово было бы. Но не будет. Потому что бессмысленно. Чего тут ожидать? Наверное, она заплачет. Или захлопнет перед носом дверь. Оттого внутри останется еще горшая пустота. Хуже, чем сейчас.
Мысли прервала болтовня по радио. Парень из дорожной полиции коротал время на хайвее, болтая с диспетчером из другого города. Простые маленькие жизни. Каждая – в своем тесном коконе. Когда-то и Майкл Малкэй жил так. Надо думать, работа на Рамона – вовсе не то что на Тио. Малкэй уже повидал достаточно, чтобы понять: Рамон не может управлять делами. В голове у него хаос. Скверно. На жизненном пути Рамона-босса рано или поздно встанет кровавая баня. И лучше быть подальше, когда это произойдет. Нужно вырваться, разбить чертов порочный круг. Такой совет всегда дают при терапии, когда пытаешься завязать с наркотиками или выпивкой. Разорвать круг. Малкэй размышлял над этим с тех пор, как Рамон предложил работать на него. Открылся ход наружу. И Малкэй сразу начал прикидывать, как не упустить возможность.
Он осмотрелся, убедился, что никого поблизости нет, и снял трубку передатчика. Служа в полиции, Малкэй выучил целую кучу частот для экстренных сообщений и то, как ими пользоваться. Он включил режим передачи, поднес ко рту микрофон:
– Прием, у меня экстренная ситуация! Прием!
Он говорил тихо, неустанно осматривая окрестности.
Ничего и никого.
Переключился на другой канал, повторил передачу.
Снова ничего.
Малкэй уже хотел переключиться, когда в трубке зажужжало и раздался голос:
– Опишите ситуацию, прием.
– Говорит отставной капитан Майкл Малкэй. – Малкэй назвал номер своего прежнего значка, чтобы принявшие передачу могли проверить.
Затем в подробностях описал ситуацию, в которую угодил.
