Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
Когда говорят о ком-то: «он родился в тюрьме», то это, видно, про меня. В камере, куда меня поместили к пока еще только задержанным арестантам, я понемногу стал приходить в себя. Общение с людьми и относительный покой давали свои ощутимые результаты. Но и на этом этапе следствия мусора все же не могли совсем оставить меня в покое. Каждую неделю из Махачкалы приезжала смена следователей, которые выводили меня, но не наверх, на третий этаж, — этот этап уже был пройден, — а в кабинеты для допроса в подвале самого КПЗ, и здесь держали по нескольку часов для отчета, положив передо мной чистый лист бумаги с ручкой и включенный магнитофон с микрофоном, направленным на меня. Иногда, когда им надоедало мое молчание, а я уже вообще не разговаривал ни с кем из легавых, меня просто одним хлестким ударом сбивали с табурета и, когда я лежал без сознания, тонкой струйкой лили в ухо либо воду, либо чай. Это занятие, кстати, было любимым времяпрепровождением Бони в часы скуки.
Несколько раз меня вывозили из КПЗ, в отделение милиции Шаумяновского района. Здесь у местных мусоров тоже было свое разнообразие пыток: они надевали наручники на руки и ноги и били маленькими рейками по пяткам. Эффект от этого рода издевательств был всегда налицо. Я неделями не мог стать на ноги, а учитывая разбитые коленные чашечки, сделать это было вообще адскими муками. Но бить или применять какие-либо другие недозволенные методы легавые этой ментовки, видно, боялись. Один мой вид говорил им о том, что еще немного усилий — и они будут общаться с трупом. Да я и был уже давно трупом, правда, еще кое-как ходячим.
Как ни странно, но единственное утешение, не считая разговоров с некоторыми из задержанных, мне давало общение с мусорами самого КПЗ, хотя слово «мусора» здесь вряд ли уместно.
Все то время, что я находился в КПЗ, независимо от того, пытали ли меня наверху, на третьем этаже, и сидел один, или уже после пыток, когда я находился в общей камере, они не оставляли меня без человеческого внимания и теплого отношения.
В чем оно выражалось, спросите вы? В моем положении это было вообще неоценимо. В отличие от КПЗ Махачкалы, где в то время несчастной матери или жене приходилось стоять сутками у стен милиции, для того чтобы передать теплую одежду своему близкому, и ни о чем другом не могло быть и речи, здесь, в Баку, было все по-другому. Раз в сутки в шесть часов вечера любой желающий мог принести арестанту передачу, и ее принимали беспрекословно. Так вот, все смены надзирателей КПЗ без исключения собирали с каждой передачи понемногу, конечно, с согласия самих арестованных, и приносили это мне, поддерживая таким образом мое существование. Если бы не их заботы, вряд ли я, с открытой формой туберкулеза, мог долго протянуть на скудных хозяйских харчах. Я был тронут и благодарен людям, которым за подобное внимание ко мне грозило самое малое — увольнение с места службы.
Иногда надзиратели даже выводили меня ночью в коридор, заводили в те же кабинеты следователей, только теперь здесь сидели за столом арестованные за что-либо высокопоставленные бобры. Мы вместе распивали коньячок, закусывали его лимончиком и мило беседовали друг с другом.
Мое общество почему-то их очень интересовало. Они, конечно, были уверены в том, что все эти убийства совершил именно я со своими подельниками, вот они как бы и восхищались моим терпением и мужеством, зная, как меня пытают, а я не говорю ни слова. То же самое думали и сами надзиратели, иначе и внимания такого ко мне не было бы, это ясно. У них были свои критерии в жизни, и я удивлялся порой, как они были схожи с теми, что были святы для таких, как я.
Я несколько раз пытался переубедить и тех и этих, объясняя им, что я вообще не в курсе всех этих дел, но мои ответы они принимали за излишнюю скромность, и мои попытки приводили скорее к обратным результатам.
Глава 15
Как Володя Барский ментов подставил
В общей камере, куда меня водворили, после того как во время пыток у меня пошла горлом кровь, находился, как я уже говорил, только один арестант — Володя Барский. Его привезли тогда из тюрьмы на следственный эксперимент. Он был бродягой и крадуном по жизни, а по «профессии» — домушником. В заключении он находился уже с полгода, но это была не первая его ходка. К тому времени у него их было пять, так что нам было о чем поговорить.
Разделенная с кем-то тюрьма — это уже только наполовину тюрьма. Жалобы, произносимые сообща, — почти молитвы. Молитвы, воссылаемые вдвоем, — почти благодать.
С точки зрения бродяги, исходя из своих личных убеждений, Володя мне пришелся по душе. И хотя я и был в тот момент, о котором хочу сейчас рассказать, немного слеповат, а в полумраке камеры этот фактор удваивается, и почти глух, я все же не ошибся в своих суждениях. Но с самого начала меня смутил один его поступок, да скорее, наверное, даже и не поступок, а обстоятельства, при которых все происходило, в том числе и наше знакомство.
Володя был коренным бакинским евреем, жил с матерью, и никого у них больше не было. Поймали его менты с поличным, что бывает крайне редко, особенно для домушников такого профессионального уровня, каким был Барский, но в его случае это была не редкость, а скорее неизбежность: его же подельник, которому он, безусловно, доверял, и подставил их обоих, рассказав ментам о времени и месте кражи. Он был законченным наркоманом и до этого спалился ментам, приобретая наркоту, вот и сдал легавым своего кореша, тем самым заработав себе прощение, но надолго ли? Однажды переступив черту дозволенности, в дальнейшем такое мразье так и жило двойной жизнью, не имея никакого будущего, пока их кто-нибудь не убьет или пока они сами не крякнут где-нибудь в подворотне от передоза.
Когда Володя рассказал мне вкратце всю эту банальную историю, связанную с его арестом, я тут же по привычке призадумался, а на какой тогда эксперимент его привезли из тюрьмы в КПЗ, если с делюгой у него было все предельно ясно? Я лежал на нарах на спине и, глядя в потолок, не мог видеть, но чувствовал пронизывающий взгляд Барского. Он лежал рядом на боку, подперев голову рукой, и ни на секунду не спускал с меня своего внимательного и умного взгляда.
В тюрьме не принято спрашивать — это святое правило обязательно для всех, поэтому я ждал, когда он поймет наконец, рассматривая меня так внимательно, кто я, и расскажет мне продолжение, если, конечно, посчитает нужным. Но пока я думал об этом, камера распахнула свои массивные двери и писклявый голос надзирателя скорей пропел, чем прокричал: «Барский, на выход» Когда же я остался в камере один, то, честно говоря, тут же забыл и о Барском, и о его рассказе.
У меня была куча своих неразрешенных проблем, главная из которых заключалась в вопросе: как выжить? Но вечером Володю привели назад в камеру, он был в заметно приподнятом настроении, некоторое время шутил и рассказал мне массу разных анекдотов, а затем уединился на некоторое время в правом углу камеры. Я по-прежнему лежал в том же положении, что и тогда, когда его уводили. И мне недосуг было следить за его перемещениями. Через некоторое время Барский подошел к нарам, присел рядом со мной и предложил тоном закадычного друга: «Заур, бродяга, давай курнем что бог послал, так просто, как будто мы были всю жизнь знакомы, а сейчас мы не в КПЗ, а на блатхате».
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 86
