Глава тридцатая
Лондон
Мой завтрак снова нарушила Лебедь со своей утренней газетой, только на этот раз подруга вбежала ко мне в комнату с выражением страха на белом как мел лице.
— Офелия! Тебе нужно бежать из Лондона!
Я остановила руку с гренкой на полпути ко рту.
— До или после того, как допью чай?
— Я серьезно! — Она бросила мне газету. — Прочти!
Передовица громко вопрошала: «Ласточка или Черная вдова?», и ниже более мелким шрифтом: «Лондонской ночной бабочке предъявят обвинение в убийстве!»
Гренка упала на тарелку. Я схватила газету и быстро прочла:
«Скандально известной женщине легкого поведения по прозвищу Ласточка будет предъявлено официальное обвинение в жестоком убийстве мистера Эймона Уэйнрайта, который умер две недели назад при подозрительных обстоятельствах. Мистера Уэйнрайта нашли в постели Офелии Харрингтон без каких-либо признаков насилия. Городской следователь подозревает отравление».
Я посмотрела на Лебедь.
— На дознании сказали, что была остановка сердца. Как это возможно?
— Подкуп, — с горечью процедила Лебедь. — Или предубеждение. Для таких, как мы, в Лондоне не существует закона.
Я опять посмотрела на газету в своих дрожащих руках.
«Оплакиваемый безутешной дочерью, мисс Элис Уэйнрайт, и ее преданным женихом, лордом Б., мистер Эймон Уэйнрайт был уважаемым жителем Лондона. Лорд Б., выдвигающий обвинения от имени мисс Уэйнрайт, утверждает, что Офелия Харрингтон соблазнила ни о чем не подозревающего мистера Уэйнрайта и уговорила оставить половину законного наследства мисс Уэйнрайт женщине, которую тот знал только как Ласточку. «Это коварнейшая потаскуха, — говорит лорд Б. — Любой может угодить к ней в когти»».
— «От имени мисс Уэйнрайт», — пробормотала я. — Ах, Элис. — Я закусила губу. — Она овечка в пасти волка.
— Она бестолочь, — резко возразила Лебедь. — Не маленькая уже. Ее глупости нет оправдания.
Я провела пальцем по изображению Ласточки — образу черноглазой обольстительницы с длинными, похожими на когти ногтями.
— Когда-то я была такой же бестолковой.
Лебедь фыркнула.
— Да, несколько дней. Элис упорствует в своей глупости годами.
— Здесь говорится, что суд будет через две недели.
— Поэтому ты должна немедленно собрать вещи и уехать. Я слышала, что в Барселоне очень интересно. — Она схватила меня за руку и заставила подняться с кресла. — Счастье, что газета пришла к тебе раньше людей из магистрата.
Мое счастье длилось недолго. Не успела я одеться и бросить в чемодан пару вещей, как в двери дома громко постучали.
— Скорее! — поторопила Лебедь. — Беги через сад.
Однако когда она потащила меня к черному входу, мы увидели, что снаружи поджидает рослый детина. Я попятилась от окна.
— Я не позволю, чтобы меня за волосы вытаскивали из собственного дома!
Я прошла к парадной двери и распахнула ее.
— Джентльмены, я вас ждала, — с достоинством проговорила я.
Выражение лиц у трех караульных было непередаваемым. Сомневаюсь, чтобы они когда-нибудь видели такую красавицу, как Лебедь, стоявшую у меня за спиной. Да и я сама не многим ей уступала. Не прошло и секунды, как они уже сжимали в руках свои шапки и шаркали ногами по моему крыльцу, как нашкодившие мальчишки. Я вручила одному мой чемодан, а второго взяла под руку.
— Будьте любезны, покажите даме дорогу к Ньюгетской тюрьме.
— Офелия! — шепнула Лебедь.
Я повернулась к дорогой подруге и задрала вверх подбородок.
— Не могла бы ты связаться с Сударем от моего имени?
Я никогда прежде не просила ее об этом.
Лебедь закусила губу.
— Постараюсь.
Я одарила своих тюремщиков ослепительной улыбкой.
— Пойдемте?
Покидая свой дом с достоинством, я боялась, что больше никогда его не увижу.
Ласточка наконец угодила в клетку. Я опустилась на скамью в камере, отведенной в Ньюгетской тюрьме для уголовниц. Низкий сводчатый потолок из камня наводил меня на мысль, что я в туннеле канализации, только сухом. Несколько маленьких окон высоко над головой выходили во внутренний двор женской части. Через них попадало достаточно света, чтобы я могла разглядеть своих сокамерниц. Повсюду вокруг меня женщины сидели или лежали на тюфяках, по виду набитых соломой. Некоторые держались группами, некоторые поодиночке. Кое-кто был с детьми — боязливыми созданиями со впалыми глазами. Что было хуже: оставаться с матерями, оказываться выброшенными на улицу или батрачить в переполненных приютах? Честно говоря, я не могла ответить на этот вопрос.
Ко мне подошла женщина. Она была высокой и угловатой, но ее широкое лицо когда-то было миловидным. Теперь, когда она цинично усмехнулась, я увидела, что у нее осталось всего два зуба.
— Благородная леди, — проскрипела она и хохотнула. — Что ты сделала, чтобы попасть сюда? Утопила своих щенков, как наша старушка Берта?
Она указала на женщину, которая сгорбилась в углу и, глядя в пустоту, чесала седые, спутанные волосы.
Я без страха посмотрела на женщину.
— Я Офелия, — сказала я. — Как тебя зовут?
Та немного стушевалась.
— Меня?
Я улыбнулась.
— Тебя.
— Я Хетти.
Я протянула руку.
— Приятно познакомиться, Хетти.
Вынужденная либо ответить на приветствие, либо оставить меня с протянутой рукой, Хетти торопливо стиснула мою ладонь и боязливо попятилась.
Я продолжала улыбаться.
— Отвечаю на твой вопрос, Хетти: я здесь, потому что досадила одному мужчине настолько, что он решил со мной разделаться.
Хетти крякнула.
— Это нетрудно.
— В самом деле, — с горечью согласилась я.
Женщина задрала подбородок.
— Не желаешь узнать, что сделала я?
Я склонила голову набок.
— Только если ты хочешь мне рассказать.
— Я убила своего мужа. Ножом мясника. Перерезала ему горло.
Я восприняла эту жуткую новость спокойно.
— Я мало что знаю о мужьях, — проговорила я. — Никогда не состояла в браке. Но я слышала, что порой они и впрямь могут довести до белого каления.
Хетти долго на меня смотрела. Потом из ее груди вырвался резкий, лающий смех.
— Это точно, миледи! — Она отвернулась, хихикая. — До белого каления! Ха!
