— Добрый вечер, миссис Харрингтон! — По старой привычке я, как школьница, повысила голос па пол-октавы и заговорила приветливее. — Спасибо, что пригласили меня.
— Элоиза! — Миссис Харрингтон подставила щеку для поцелуя. Ее акцент после стольких лет в Штатах был не американский, но и не британский, а сочетал в себе и то и другое. — Не могли же мы оставить тебя одну в День благодарения.
— Мама и папа передают вам привет.
— Как дела у сестренки?
— Наслаждается студенческой порой.
Миссис Харрингтон прищурилась:
— Надеюсь, не слишком.
— Вы же знаете, какая у нас Джиллиан, — с улыбкой ответила я. — В конце учебного года ей в любом случае удается все уладить. Понятия не имею, как она так ухитряется.
Миссис Харрингтон погрозила мне пальцем:
— Дело в ваших мозгах. Не знаю, как бы Пэмми разобралась с алгеброй, если бы не ты.
Я тоже не знаю.
Но ради приличия сделала вид, будто считаю, что благодарить меня нет причины. Это нечто вроде ритуала: тебе отвешивают комплимент, ты его непременно отклоняешь. Литания с «Шанель № 5» миссис Харрингтон вместо фимиама.
Когда с любезностями было покончено, миссис Харрингтон улыбнулась и махнула рукой кому-то позади меня:
— Входи же! Не стесняйся.
Я удивилась. Со стеснительными Пэмми обычно не знается. Как сама она, большинство ее друзей — продукты американской образовательной системы — вполне уверены в себе. Пожалуй, лишь единственный человек из ее окружения отличался в этом смысле от остальных.
Я сделала шаг в сторону, уступая место перед диваном сестре Колина.
Серена нисколько не походила на брата. Колин был высокий светловолосый и загорелый — как модель из неудачного каталога, что рекламирует одежду «Аберкромби», гневно подумала я, — а Серена смахивала на до противного трогательную картинку из детской книжки, написанной в девятнадцатом веке. Когда Серена появлялась перед тобой, в голове так и звучало: «Хрупкая, точно олененок». Глаза у нее были, как у Колина, ореховые, однако на узком женском лице они выглядели тоскливо-мечтательными, подобно глазам леди из Шалота, что задумчиво смотрит в окошко. Кожа Серены поражала бледностью, а каштановые волосы — гладкостью, доказывавшей, что производители кондиционеров не зря расхваливают свой товар.
Из-за блеска волос лицо Серены смотрелось белее обычного и больше обращали на себя внимание впадины под глазами. Ярко малиновый свитер лишь подчеркивал болезненность лица. Казалось, она недосыпает или недоедает. А может, и то и другое.
Пэмми говорила, что в недавнем прошлом Серена рассталась с парнем. Я задумалась, не оттого ли она до сих нор страдает. Ее запястья напоминали обнажившиеся перед зимой ветви, что мягко касались окон в гостиной.
— Элоиза, — голос миссис Харрингтон заставил меня очнуться от дум, — ты знакома с Сереной Селвик? Она училась с Пэмми в Сент-Поле.
Я не просто была знакома с Сереной, а даже как-то раз придерживала ее голову над унитазом, когда ей сделалось плохо от пищевого отравления. Пообщаться нам практически не довелось. Однако рассказывать матери Пэмми об обстоятельствах нашего знакомства, тем более перед ужином, было совсем ни к чему.
— Да. — Я наклонилась и чмокнула воздух перед щекой Серены. — Приятно снова встретиться.
Серена привычным жестом поправила волосы, хоть они в том ничуть не нуждались.
— Жаль, что я не застала тебя в Суссексе.
Суссекс. Мое постыдное увлечение. И хорошо, что Серена не застала меня в Суссексе — не видела, как я строю глазки ее братцу. Несмотря на всю робость и идеально уложенные волосы, Серена мне нравилась.
Состроив рожицу, я ответила:
— Наверняка в Лондоне у тебя были дела поважнее. А я почти безвылазно сидела в библиотеке.
— Колину ужасно неловко, что пришлось так срочно уехать.
Я пожала плечами:
— Ерунда. Я очень благодарна ему и за то, что он пригласил меня.
— Разумеется, он уехал срочно. На то была веская причина, — вставила миссис Харрингтон.
В самом деле? Я вопросительно взглянула на нее. Что происходит?
— Надеюсь, ваша мама скоро поправится, — сказала миссис Харрингтон Серене. — Как же я испугалась!
Поправится? Испугалась?
Серена живо закивала:
— Спасибо. Очень мило с вашей стороны, что прислали цветы.
— Ничем другим, увы, не могла помочь.
Я, чувствуя себя круглой дурой, поспешила включиться в разговор:
— Ваша мама заболела?
— Колин тебе не сказал? — с неподдельным изумлением спросила Серена. — А я подумала…
Я покачала головой и постаралась выглядеть так, как надлежит всякому вежливому человеку, который обеспокоен нездоровьем ближнего. Зря я не выпила больше водки. Мою душу, словно ползучее растение, стало оплетать недоброе предчувствие.
— Мама Серены попала в автокатастрофу, — сказала миссис Харрингтон. — В Венеции, правильно?
— В Сиене.
— О Боже! — пробормотала я, не найдя иных слов. — Какое несчастье!
— Она отделалась лишь ушибами, — торопливо проговорила Серена. — И сломанным ребром.
— О Боже! — повторила я. — Как страшно!
— Подобных звонков, — произнесла миссис Харрингтон, переводя взгляд на болтавшую с друзьями Пэмми, — боишься больше всего в жизни.
— Даже представить жутко, — сказала я.
И вернулась мыслями в тот день.
Мы только-только приехали из Донуэлла, когда у Колина зазвонил сотовый. Я прекрасно помнила эту минуту. Взглянув на номер, он быстро пожелал мне доброй ночи и пошел прочь. Тогда я решила, это из-за того, что ему не терпится поскорее от меня отделаться.
— Я не смогла поехать, а Колин вылетел первым же самолетом и пробыл с мамой неделю. — Серена принялась теребить край свитера и немного склонила голову, очевидно, чувствуя себя виноватой.
Прошло часов шесть, после того как Колину позвонили, когда он заглянул в библиотеку и спросил, успею ли я собраться за пятнадцать минут. Вот, оказывается, в чем было дело. Я представила, как Колин, ссутулившись, сидел перед компютером, как, не выпуская из руки телефон, узнавал расписания, то и дело звонил в больницу и разговаривал с перепуганной Сереной. Один-одинешенек, среди ночи, болея душой за мать, что лежала в чужой стране раненая. Время неумолимо шло вперед. А он торчал в Суссексе, на пару с раздражительной гостьей.
Я почувствовала себя преступницей.
— Наверняка твоя мама все поймет, — пробормотала я, похлопывая Серену по плечу. — Замечательно, что с ней рядом был Колин.
Я не знала, как себя обругать. Теперь мне казалось, «преступница» — слишком мягкое для меня название.
