Я бы тоже наглоталась снотворного. А лучше – подпоить им всех каторжников, чтобы они заснули. А мы бы беспрепятственно взяли власть в свои руки и помогли Арнольду Расселу связаться с Землей. Но пусть об этом подумает Том. Он лучше разбирается в снотворных и анестетиках.
Я прибежала в шестьсот шестьдесят девятую и открыла дверь. Двое незнакомых каторжников спали на кровати, двое на полу, а Том – на диване. Я затрясла его за плечо:
– Вставай, Том. Вопрос жизни и смерти.
Он подскочил так, будто только этого и ждал. Я подумала, что это хорошее качество доктора – реагировать так на вопрос жизни и смерти.
– Пошли, поговорить надо, – продолжала я его трясти.
– Элиот?
Я была рада, что не Сопляк. Том был единственным человеком Волка, который называл меня по имени, а не кличкой. И он был единственным человеком, который мог бы выступить против волчьей стаи.
Он быстро встал и оделся. Женщина во мне взяла верх: я отвернулась и вышла из комнаты, сказав, что подожду его в коридоре. Кто-то из других каторжников сонно зашевелился на кровати. Лучше было выйти от греха подальше.
Я почти не ждала Тома. Он вышел в коридор практически за мной. Шел и на ходу застегивал рубашку.
– Что-то произошло? – спросил он меня.
– Да. Мне срочно нужно анестезирующее средство. То, которое вырубает человека. Как наркоз.
– С кем-то что-то случилось?
– Да.
– Мне нужно его осмотреть.
В другое время я бы восхитилась его докторской привычке бескорыстно помогать людям. Сейчас я была раздражена из-за этого.
– Не надо его смотреть. Мне только нужен анестетик и доза. Укол я сделаю сама.
– А как ты будешь его лечить?
В этом-то была вся проблема. Лечить Джони было незачем. Он и так был абсолютно здоров.
– Его просто нужно усыпить на некоторое время, – путано объясняла я. – Видишь ли, он грозился убить меня. И он это сделает, если его не обезвредить. Поэтому я и хочу его вырубить на некоторое время. Ты мне просто найди, что можно ему вколоть.
Том остановился посреди коридора.
– Так у вас с ним личные счеты, и ты хочешь впутать в это меня? Я доктор, а не пособник. Я использую свои знания на благо, а не на вред людям.
Я разозлилась:
– Черт возьми, Том! Так используй их на благо! Если не я его не обезврежу, он убьет меня. Это точно. Ты считаешь, в этом не будет никакого вреда? Одно только благо?
Том молчал. Но видно было, что он со мной не согласен.
– Том, – затрясла я его за рукав. – Я думала, ты поймешь меня. Я хочу всего лишь обезвредить его. Убивать не в моих принципах. И я не стану этого делать. Я хочу сохранить жизнь и ему, и себе, понимаешь?
– И как долго ты собираешься держать его в отключке? – спросил Том и снова зашагал со мной по коридору.
Кажется, он поддается. Я была несказанно рада. Дела налаживались. Обезврежу Джонни, и займусь действительно важными делами. Надо бы и Тома подключить к нашей команде. Хороший человек. И понимает, что нельзя просто выжидать чего-то. Только как бы так повернуть наш разговор, чтобы выйти на эту щепетильную тему?
Мы зашли в медпункт. Том осмотрелся. И я вдруг поняла то, чего не понимала раньше. Устройство медпункта было примерно таким же, как устройство склада. Вещи там хранились секторами, и в каждом были вещи подобного типа. Том пошел к полкам, где было написано: «Успокоительное».
– Ты думаешь, наркоз – это успокоительное? – спросила я. Мне все время казалось, что это разные вещи.
– Одно и то же, – ответил Том. – Наркоз успокаивает людей так, что те даже не могут почувствовать что-то во время операции. Если говорить прямо, то эти средства – яды. И как любой яд, они замедляют процессы в организме. И дело тут в дозе, которую ты принял. Наверняка ты слышал о том, как кто-то принял успокоительное и умер.
– Да, бывало.
– Вот тебе и все объяснение. Поэтому дозу всегда нужно рассчитывать очень точно. Ты говоришь, что не хочешь убивать того человека, а всего лишь вырубить его. Но сколько ты собираешься его так продержать? Какой он комплекции? Сколько весит? Есть ли у него аллергия на какие-то препараты? Напичкан ли он сейчас каким-нибудь препаратом, включая любые наркотики или даже алкоголь? Набит ли его желудок? Короче, все эти вопросы являются важными. И если ты собираешься просто продержать его в отключке несколько суток, то это верная смерть. С тем же успехом ты мог бы подсадить его на наркотики. Был бы тот же эффект: некоторое время отрыва с реальностью, а потом смерть.
– Нет, – сказала я. – У меня все получится. Просто другого выхода нет.
– Гуманнее было бы перерезать ему глотку.
Я покачала головой:
– Нет.
Том надолго остановился возле полки с успокоительным. Он перебирал препараты, читал инструкции, сравнивал что-то.
– Ты посоветуешь мне, что дать этому человеку? – напомнила я о своем существовании.
– Думаю, нет.
– Ладно. Тогда я буду давать ему все подряд. И его смерть будет на твоей совести.
Я схватила первую попавшуюся ампулу, взяла шприц. Том зажмурился. Потом открыл глаза и сказал:
– Что я не люблю в вас, преступниках, так это то, с какой легкостью вы относитесь к чужому. Неважно чему: к жизням, к имуществу, к чужим женам и мужьям. Вам раз плюнуть убить кого-то, украсть у него что-то или переспать с чужой женой.
Я не ожидала ничего подобного:
– Можно подумать, ты сам не преступник.
– Нет, – ответил Том. – Я попал сюда ни за что.
– А что мне не нравится в вас, преступниках, – сказала я, – что вы все попадаете сюда ни за что.
С этими словами я пошла к двери.
– Постой, – окликнул меня Том. – Не делай ему укол, тебе ведь даже не приходит в голову, что иглу надо перед этим продезинфицировать. Лучше дай ему мягкое снотворное. Две таблетки хватит ему на восемь часов.
Я взяла протянутые таблетки, поблагодарила Тома и выбежала из медпункта.
В своей старой комнате я открыла шкаф, посветила туда фонариком. Джонни зажмурился от света. Я развязала ему рот, засунула туда две таблетки, поднесла стакан ко рту. Он сопротивлялся, не хотел пить и норовил все выплюнуть на пол. Пытался кричать на меня матом. Дергался. Я первый раз учиняла такое насилие над человеком. Но я убеждала себя в том, что все делаю правильно. Иначе было бы совсем плохо. Во всем этом корпусе, наверное, только Иисус не сделал никому ничего плохого. Но – вот незадача – он не сделал и ничего хорошего. Он вообще ничего не сделал.
– Прости, Джонни, – сказала я, снова запихивая ему тряпки и перебинтовывая ему рот.
Успокоительное действовало не сразу. Джонни все еще продолжал дергаться. Времени у меня было мало, ждать просто бессмысленно. И я воспользовалась старым способом: взяла настольную лампу и ударила его по голове.
