Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
В глазах Тоби стояли слезы. Мне хотелось сказать, что, конечно же, знаю. Я знаю все о таких вот крошечных вещах. И о пропорциях. Я знаю все о громадной любви, которая не помещается в крошечном ведерке. Но расплескать ее по всему дому — это как-то неправильно и неловко. Мне не хотелось слушать дальше, но я уже не могла не слушать. Боль, пробужденная этой историей, была настолько невыносима, что казалась почти приятной.
— Знаешь, ведь он меня спас. У него закончилась виза, но он все равно оставался в Англии. И ждал меня. Он уже тогда был известным художником. Любая его картина стоила кучу денег. Он мог поехать куда угодно. И быть с кем угодно. Но он ждал меня. В тот день, когда я вышел из тюрьмы…
— Я не хочу это слушать.
Тоби смутился и поднял руки, словно извиняясь.
— Да, я понимаю.
— Что именно вы понимаете?
— Твои чувства к Финну. Прости меня. Я дурак. Толстокожий, нечуткий чурбан…
— Какие чувства?
— Джун…
— Нет уж, скажите, что вы подумали. Вы решили, что у меня есть какие-то чувства, потому что я не хочу слушать, как, выйдя из тюрьмы, вы бросились в объятия к моему дяде?
— Джун, в этом нет ничего плохого. Мы знали о твоих чувствах. — Тоби пристально посмотрел на меня, словно чтобы убедиться, что я поняла то, что он сказал.
И тут меня словно ударило по голове кирпичом. Я все поняла. Финн знал. И Тоби тоже. Они оба знали. Конечно, Финн должен был знать. Он всегда знал меня лучше всех. Он читал мое сердце, словно раскрытую книгу.
У меня звенело в ушах. В голове стоял гул, словно там поселился целый рой жужжащих насекомых. Мне хотелось превратиться в восковую фигуру и растаять. Хотелось исчезнуть, чтобы от меня не осталось вообще ничего. Ни одной живой клетки, ни единого атома. Быть живой вдруг показалось настолько невыносимо, что, если бы можно было покончить с жизнью одной силой воли, я бы, наверное, так и сделала. Если бы мы сейчас были не в Бронксе, я бы выскочила из машины и бежала, не останавливаясь, до самого дома.
Но мне пришлось просидеть рядом с Тоби еще сорок пять минут. Все это время я смотрела в окно, отодвинувшись от Тоби как можно дальше. Эти сорок пять минут показались мне целой вечностью. Сорок пять минут в полном молчании, за исключением одного раза, на северной окраине Йонкерса, когда Тоби положил руку мне на плечо и сказал:
— Думаешь, я не знаю, что такое неправильная любовь, Джун? Думаешь, я не знаю, что такое любовь, о которой нельзя никому рассказать?
Тоби остановил машину за квартал до моего дома и выдал свое неизменное «Если тебе что-то понадобится…». Я пулей вылетела из машины, а когда оглянулась, уже закрывая дверь, увидела свой паспорт, валявшийся на полу под сиденьем и весь испачканный грязью с моих подошв. Я лишь мельком взглянула на эту маленькую книжку, вобравшую в себя всю мою глупость. Взглянула и сразу же отвернулась — в тайной надежде, что она потеряется навсегда.
Тоби выбрался из машины и подошел ко мне. Я заставила себя сделать вид, что ничего не случилось. Что все хорошо. Я заставила себя посмотреть на Тоби и даже сумела выдавить улыбку. Мы договорились о встрече в следующий вторник. Тоби сказал, что, наверное, он еще сможет вести машину. Я сказала, чтобы он ждал меня на стоянке у «Гранд Юниона», в самом дальнем конце, где площадка идет под уклон и где много деревьев, рядом с мусорными баками у автосалона «Гудвилл». Это были просто слова, которые я произносила, не вкладывая в них смысла. Мертвые, ничего не значащие слова. Я сказала, что приду в половине четвертого. Тоби кивнул. Так мы с ним договорились. И на том распрощались.
54
Вкусно пахло гренками с корицей, мама тихонечко напевала «Тот волшебный вечер», солнечный свет лился в окно моей спальни, и приглушенный грохот музыки, которую слушала Грета, бился в стену прямо над моей головой. Папа возился в кладовке под лестницей, что-то там переставлял с металлическим лязгом, а за окном на ветке щебетали две маленькие синички. Так началось субботнее утро. Я лежала в своей теплой, уютной постели и улыбалась. Потому что не было никакого Тоби. Не было никаких тайн, а был только дом. Меня окружали привычные, нормальные вещи, и можно было надеяться, что день будет и вправду хорошим.
Вечером должно было состояться первое представление «Юга Тихого океана». Премьера. У нас, конечно же, были билеты, и Грета уже сообщила, что мы непременно должны преподнести ей цветы. Она сказала, что дети обычно преподносят друг другу по одной гвоздике, а родители — розы. Мама кивнула и сказала, что все будет.
— Только не забудь, хорошо? — сказала Грета.
— Солнышко, не волнуйся. У тебя будут цветы. А сейчас тебе лучше успокоиться. Вечером у тебя выступление, тебе нельзя волноваться. А то будешь выглядеть как огородное пугало. — Мама улыбнулась и ласково потрепала Грету по плечу.
Я ничего не сказала, хотя, по правде говоря, Грета и так выглядела неважно. Не то чтобы совсем как огородное пугало, но уже близко к тому. Кожа у нее на лице была сухой и шелушилась, а волосы казались какими-то тусклыми и безжизненными, а не блестящими и гладкими, как обычно. В последнее время Грета даже не красила ногти. И, похоже, она их грызла.
Мама погладила Грету по голове.
— Все будет хорошо. Ты выступишь потрясающе. Я в этом ни капельки не сомневаюсь. Садись за стол, будем завтракать. И ты тоже, Джун.
На завтрак были сладкие гренки с кленовым сиропом. Мама вытерла разделочный стол, быстро вымыла посуду, сказала, что ей надо в город, и пошла собираться. Мы с Гретой остались вдвоем. Наедине. В первый раз с того дня, когда она залезла в тайник у меня в шкафу. Грета отодвинула все свои гренки на край тарелки, оставила только одну и принялась нарезать ее на маленькие кусочки. Я могла промолчать, могла не сказать ей ни слова. Но мне было больно смотреть, как она терзает эту несчастную гренку. Мне было больно смотреть на мою потускневшую, невероятно измотанную сестру. Хотелось как-то ее подбодрить. Ведь сегодня у нее очень ответственный день.
— Ты… волнуешься? Нервничаешь? — спросила я.
Я думала, что она не ответит. Сделает вид, что не услышала. Но она еще больше нахмурилась и пожала плечами.
— Я вообще не хочу выступать, — сказала она, не глядя на меня. — Уже жалею, что пошла на пробы. Лучше бы я была просто девочкой из массовки. Или вообще никем. Да, никем — это лучше всего.
Окно в кухне было распахнуто настежь, и мне было слышно, как наш сосед, Кенни Горнадо, колотит баскетбольным мечом по асфальтовой дорожке у себя во дворе.
— Ты потрясно сыграешь. Ты — лучше всех.
Она ткнула вилкой в кусочек гренки.
— А может, я не хочу быть лучше всех. Может, я хочу оставаться самой обыкновенной. Средней во всем. Может, я хочу быть такой же, как ты.
— Зачем ты так говоришь? На самом деле ты так не думаешь.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 98
