— Ты, идиот! — Казалось, он меня ударить готов. — Дом Архидема не в Дворцовой крепости, а во внешней Ортидже… Там же где все казармы, до них и стадия нет…
Я положил ему руку на колено и проклял Дионисия; хотя ни то ни другое помочь не могло.
— Но вряд ли они решатся напасть на дом родни Архонта.
— Ну да, если только еще один мятеж не начнется; а тогда всё можно. А могут вломиться в темноте, могут слугу подкупить, чтобы отравил… Нико, у тебя есть пропуск в Ортиджу?
— Есть, и у Феттала тоже. Но тебе дать нельзя, тебя знают. Просто в Карьерах пропадешь.
— Конечно. Слушай, я понимаю, что прошу слишком много; тем более у тебя, зная твое отношение к теориям Платона; но по-человечески… У меня никого больше нет. Ты не смог бы пойти посмотреть, как он там?
Я подумал, что придется репетицию отменять, да и опасная затея.
— Конечно, — говорю. — Завтра схожу. В темноте не пускают. — А потом подумал и добавил: — Ладно. Попробую сейчас.
Так и время экономилось, и репетиция не пропадала.
Когда я вернулся, Феттал нетерпеливо расхаживал в своем лучшем платье:
— Ты где пропадал? Забыл, что у Ксенофилии вечер?
— Дорогой мой, этой прекрасной даме придется обойтись без меня. У меня такое дело, что отказаться невозможно. Передашь мои сожаления, хорошо?
Правду он вытряхнул из меня почти тотчас; и возмутился, как это я смел хотя бы подумать, что пойду один. Я не устоял. Хотя, как не раз говорил ему, что у него природная склонность в неприятности влипать.
— Всё, что произойдет, — сказал он, — произойдет с нами обоими. Слушай, мне наверно переодеться надо… Нет, это тебе надо переодеться. Куда люди вроде нас с тобой по ночам ходят? На пиры, разумеется…
Я принял ванну, натерся благовониями и нарядился в пух. Феттал вышел и вернулся с соломенной корзиной, из которой торчали горлышки кувшинов:
— Вероятно, сегодня нам популярность не помешает.
Около заката мы оказались возле первой воротной башни. Предъявили иберийцам пропуска и просто сказали, что идем на вечеринку. Те сразу поняли, к кому идем, и подсказали, что вино там не переводится.
— А я что говорил? — обратился ко мне Феттал. — Навьючились, словно мулы, с твоей идеи… Ребята правы. А ну, кто поможет с ношей справиться?
Так мы прошли все пять ворот. По счастью, галлы не дежурили. Они пьют, как верблюды; с ними, одним кувшином на караулку нам бы не отделаться.
Когда мы пришли в Ортиджу, уже почти стемнело. Предложил свои услуги факельщик; мы посомневались, но наняли его. Так мы были видны издали, но это выглядело гораздо естественнее для гостей, пришедших на пир. Я раньше из кожи вылез, пытаясь разузнать, где дом Архидема, чтобы не спрашивать; но мальчишка вел нас легко; у него работа такая, чтобы улицы знать. Казарменный квартал прошли без проблем. Это хорошая была идея нарядиться по-настоящему; чтобы видно было, что мы не к кому попало идем. Факельщик успел сказать, что дом за углом, выглянул, остановился и подался назад. Мы тоже.
Хорошая была улица. Домов не видно, только высокие садовые стены с воротами или сторожками там и сям. Возле одного из входов, чуть ниже, располагалась группа солдат. Ничего не делали, держались довольно тихо; но и ребенок мог бы увидеть (наш увидел), что хорошего не замышляют.
— Это серьезно, — сказал я. — Это тебе не караулка.
Мальчишка, вжавшись в стену, рассказал, что есть другая дорога. Если господа не возражают пройти по грязи, он проводит к заднему входу. Мы поддернули одежду и пошли за ним по тропе, достаточной для вьючного осла, на которой из-под ног разлетались куры. Вскоре он позвал: «Сюда, господа». Тут аллея уже вмещала телегу и была вполне чистой. Чуть поодаль горел небольшой костер и вокруг сидело несколько человек. Я подумал, рабы; оказалось — снова солдаты.
Факел наш замигал, я начал было останавливаться, но Феттал пошел вперед: «Слишком поздно. Идем.» Он нетерпеливо оттолкнул факельщика и зашагал к костру возле задних ворот дома; явно того дома, что мы искали. Солдаты подняли головы; галл, римлянин и трое греков. Галл был гигантом даже сидя; а усы его лежали на груди.
— Может кто-нибудь из вас, господа, рассказать нам дорогу к дому Диотима? — спросил Феттал. — Этот сынок полусотни отцов клялся, что знает улицу, а теперь завел нас непонятно куда. — Один из греков посмотрел на него. Феттал быстро добавил: — Диотим, сын Ликона, из Кирении.
— Такого никогда не слыхал.
Они предлагали нам другие имена, но их мы отвергли. Я предположил, что нас попросту надули; вот что случается, когда дружбу в винной лавке заводишь. Собирался добавить, что мы здесь чужестранцы, но тут заметил, как они разглядывают наши одежды и украшения; и еще заметил, что мальчишка уже исчез, хоть ему и не заплатили. Тогда я напустил на себя важный вид и рассказал им, кто мы такие; добавив, что из-за этой грязи испортил одежду, в которой должен был завтра на аудиенцию к Архонту пойти.
Они переглянулись с сомнением; хотя по акценту ясно было, что я из Афин. Один из греков, наверняка бывавший когда-нибудь в театре, присмотрелся ко мне и предложил:
— Так если ты актер, давай послушаем монолог, а?
— Разумеется!.. — обрадовался я. — Но прежде, раз уж мы не попали на пир, вы нам не поможете с этим? — Выставил им корзину с остатком кувшинов. — К Гадесу Диотима! Я лучше с порядочными людьми выпью.
Эту строку приняли с энтузиазмом. Амфора была порядочная, и вино что надо; на отсутствие воды никто не пожаловался. Я думал, галл вообще не остановится, пока всё не вылакает. Когда снова попросили выступить, это было уже только для развлечения.
— Ладно, — говорю. — Я вам смерть Аякса сыграю, если дадите меч.
Галл вдруг вскочил и кинулся на меня. Остальные сгребли его и оттащили; но этого я толком не видел, потому что Феттал воткнулся между нами. Греки с хохотом объяснили, что галл их не понял, решил они нам собираются горло перерезать, и захотел помочь. Всё кончилось в момент. А Феттал выглядел так, словно ничего особенного не сделал и вообще об этом не помнит.
Галл попросил у меня прощения, но добавил, что свой меч он не даст никому на свете. Я смирился с этой новостью (меч был больше трех пядей в длину) и взял греческий. Когда чуть отошел от них, вдруг осознал, что никогда прежде не держал в руках настоящее оружие. Грязная рукоять, кровь в трещине металла, зазубренный клинок и лезвие, сверкающее бритвой, — совсем это было не похоже на реквизит.
Само собой, я выдал им Полимахову версию смерти, известную у актеров как «Радость халтурщика». Мало того, что она их уровню соответствовала, там есть еще обращение Аякса к богам: зовет их посмотреть на свои раны, полученные в битвах за греков, из-за неблагодарности которых сейчас покончит с собой. Солдаты, похоже, были из ветеранов; римлянин так весь шрамами покрыт. Это было, конечно, самое позорное выступление в моей жизни, — я на Феттала посмотреть боялся, — но публика меня приняла. Дважды прерывали монолог, чтобы одобрение свое высказать. В самом конце, поскольку уходить было некуда, мне надо было убить себя на сцене; а я понятия не имел, как это сделать. Наконец догадался повернуться к ним спиной и рухнуть в пыль, сунув меч под мышку; и до последнего момента всё боялся, что промахнусь на палец. Валялся я на земле под шум аплодисментов, и вдруг меня подняли громадные руки. Галл подумал, что я на самом деле мертв.
