Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
Ошеломленная Нина молчала. На миг ей показалось, что мраморная Артемида в темном углу заговорщически подмигивает ей из-под комиссарской фуражки.
– И напрасно вы думаете, что у вас нет защиты. – Наганов встал, широкими шагами прошелся по комнате вдоль стены, все еще не глядя на Нину. – Вы правы… моя должность вовсе не допускает такого… такого обращения с подследственными, и вы можете подать жалобу наркому…
– Полагаете, она будет рассмотрена? – холодно спросила Нина.
– Обязательно. Особенно принимая во внимание ваше происхождение, – без улыбки сказал Наганов. – Тем более что вы и подследственной никогда не были. Так что вы вправе жаловаться… и вы, конечно, свободны. Подождите, я вызову для вас машину.
– Не стоит, я доберусь сама. – Нина поспешно встала. – Всего хорошего, я помню, где выход, прощайте…
– Вы сошли с ума, гражданка Баулова! – Наганов вытянул руку, загораживая ей дорогу. – В Москве полно бандитов!
– Это ничего, я…
– Ничего? – Он наконец-то посмотрел на нее, и снова Нина вздрогнула от взгляда этих светлых глаз. – А репутация как же? Кстати, могу я что-то сделать, чтобы… – Он не договорил. Но Нина поняла и невесело усмехнулась:
– Ну, теперь разве что на мне жениться, товарищ Наганов.
– Я готов.
В старой библиотеке графов Ворониных повисла тишина. Треснул фитилек в лампе, всплеск света выхватил из темноты насмешливую Артемиду, но Нина больше не смотрела на нее.
– Максим Егорович, вы шутите? – одними губами спросила она, зачем-то держась обеими руками за край стола. – Это глупо…
– Натурально, глупо, – в тон отозвался он. – Но я не шучу. Это ведь поможет вам, верно?
– Нет.
– Но вы же сами сказали… Репутация… цыгане…
– Я шутила. Оставим этот разговор. Позвольте мне уйти.
– Не позволю! – вдруг впервые за весь вечер повысил голос Наганов. – Дождитесь машины, и тогда я вас отпущу! И больше вы меня не увидите, даю слово! Но… – он вдруг запнулся. Медленно отошел к стене, замер у книжного шкафа, и Нина поняла, что Наганов, стоя к ней спиной, смотрит на ее отражение в высокой стеклянной дверце. – Дело в том, что я, видите ли, люблю вас… Антонина Яковлевна. Уже давно.
– Давно?.. – растерянно спросила она, тщетно пытаясь поймать взгляд Наганова в дверце шкафа. – Но как это возможно? Вы увидели меня только нынешней весной…
– Я увидел вас осенью четырнадцатого года. На Варшавском вокзале в Петрограде перед отправкой на фронт, – не оборачиваясь, ровным голосом сказал Наганов. – Вы и ваш хор выступали для солдат и офицеров. Нас отправляли в Восточную Пруссию. Я был солдатом Второго Георгиевского пехотного полка.
– И вы вот так сразу?..
– Да. – Он не повернулся. – Я помню, вас называли тогда Нина Молдаванская. Вы были замужем, у вас уже родился сын… Я этого тогда не знал. Запомнил только ваше имя. Я стоял в первой шеренге, и вы пели прямо передо мной. Мне казалось, что для меня. Я ваше лицо помню… Мне двадцать лет было, и… У меня ничего лучше во всей жизни не было.
Он умолк. Не оборачиваясь, неловко нашарил рукой папиросы и коробку спичек на краю стола. Несколько спичек одна за другой сломались в его пальцах, прежде чем Наганов сумел наконец прикурить. Ошеломленная, растерянная Нина молча ждала, скорчившись в кресле.
– После нас отправили на фронт, начались военные действия. Узнать о вас я, конечно, ничего не мог… Но у нашего капитана всегда в палатке висела открытка… с вами. Я однажды спросил его о вас, будто не знаю: что, мол, за барышня на карточке, невеста ваша? Он засмеялся – дурак ты, Караськин, это цыганка Нина Молдаванская! У капитана еще пластинка была, он заводил граммофон, слушать мне давал. Там вы две песни исполняли: «Только раз…» и «Осколки». Штабс-капитан говорил, что вы – лучшая петербургская певица.
– Лучшей была моя свекровь… – пробормотала Нина, мельком отметив про себя «Караськина» и удивившись, что ей даже не смешно.
– Свекрови вашей я не знаю, – серьезно отозвался Наганов. – Но про вас мне наш капитан много рассказывал. Он вас и вашу семью питерскую знал хорошо, в доме у вас бывал, вы, может, и помните даже: штабс-капитан Холодов.
– Да… что-то припоминаю, – соврала Нина – только для того, чтобы не молчать.
– Через полгода меня с ним в атаке под Кенигсбергом ранило. Мы прорывали линию окопов, штабс-капитану ногу пробило осколком, а я… впрочем, это неважно, но я его на себе как-то вытащил. Очнулся в госпитале, мне говорят – герой, капитана спас, сам прорвался, готовься – Георгия дадут, а я ничего и не помнил, хоть убей! Штабс-капитан наш раньше меня оправился, приходил в палату благодарить… а я уж тут подумал: другого-то случая не будет, наглости опосля не наберусь. Ну, и выпросил у него тогда открытку с вами. Он все смеялся, понять не мог, на что мне… А я не знал, как объяснить. Как есть, вроде стыдно было сказать… Красивая, говорю, цыганка, подарите, ваше благородие… Он не отказал. Да его и убили через месяц уже с генералом Самсоновым…
– Где теперь эта карточка? – внезапно вставая, резко спросила Нина.
– При мне.
– Покажите!
Наганов медленно повернулся. Не поднимая взгляда, расстегнул карман френча. Измятая, старая, испачканная по верхнему краю рыжими потеками не то грязи, не то крови открытка легла на стол. С нее на Нину смотрела юная, смеющаяся цыганка, раскинувшая руки в танце. Распущенные волосы, путаясь с монетками ожерелья, лежали у нее на груди, блестели в улыбке зубы. «Какие у меня волосы роскошные тогда были… А теперь что? – словно во сне подумала Нина, проводя пальцами по шероховатой, покрытой трещинами поверхности карточки. – Как же он меня узнал?..»
Наганов словно догадался, о чем она думает.
– В судьбу я, Антонина Яковлевна, не верю и в бога тоже. Но то, что вы оказались у меня в кабинете тогда, в мае, по какому-то липовому доносу… Я вас тогда задерживать никакого права не имел. Следствию было известно, что вы находились в Питере, в больнице, и что никто из родни к вам не приезжал. Я лично выяснял это. И задерживать вас в Москве было не нужно. Но вся ваша семья уехала на юг, вы наверняка отправились бы следом, и я б вас больше никогда не увидел. Я не мог этого допустить… просто не мог. Простите меня, Нина. Наверное, по-другому надо было как-то, но… теперь уж, верно, ничего не переделать.
Снова молчание. Нина боялась поднять глаза от собственной фотографии и, как заколдованная, все гладила и гладила указательным пальцем ее поверхность, словно пытаясь стереть с бумаги трещины и рыжие потеки. Наганов у стены не шевелился, и даже его тень, лежащая на полу у самых ног Нины, застыла неподвижным пятном. Наконец он выбросил в форточку окурок. Подошел к столу, снял трубку телефона, вызвал машину. Глядя в стену, сказал:
– Через пять минут, гражданка Баулова, вы отправитесь домой.
Эти пять минут прошли в полном безмолвии. Наганов, стоя у окна, курил папиросу за папиросой, Нина в странном, неподвижном оцепенении сидела у стола. Когда с улицы донеслись скрип шин и фырканье мотора, она не услышала их, и Наганову пришлось подойти к ней вплотную.
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 90
