Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
Что разлукушка с сердечным будет дитятком!
Степан не мог больше выдерживать материнский плач. Он вышел на крыльцо, сел у столбика. Отсюда тоже было слышно, но хоть слез он не видел, не видел Липку, лежавшую под образами, ее синие губы утопленницы…
…Быв как дождички уходят во сыру землю,
Как снежочки быдто тают кругом-на́окол[187]огней,
Быдто солнышко за облачко теряется,
Так же дитятко от нас да укрывается…
Он не помнил, сколько времени продолжался материнский плач, не видел, сколько людей прошло мимо него – все соседи, – но тотчас встрепенулся, как только услышал исстрадавшийся голос матери:
– Сходи, Степанушко, во Стрелецку слободу, во тот проклятой Налей, поищи отца… Не ровён час, развлачится до креста – и порты, и рубаху, и шапку на винище пустит. Последнюю полтину денег унес, осталась, может, еще… Да скажи ему гладко, пословно, какое горе горькое… – Она зарыдала глухо, без причитаний.
Степан послушно поднялся и пошел через весь город в сторону Стрелецкой слободы, где за Земляным валом устраивался домами иноземный служивый люд. Место это издавна славилось тайными, под к летными кабаками и было прозвано «Налей» – одним из первых, понятных иноземцу слов…
Где искать отца? Москва велика. Кабак на кабаке, кружало на кружале. Знал Степан отцовы места в Нал ее, но по пути заглядывал и в Обжорный ряд, и в светлые кабаки Белого города, но там отца не нашел. Уже совсем стемнело. В Замоскворечье начиналась развеселая и муторная, разнесчастная кабацкая жизнь. Сколько поникших голов отведут стрельцы в Пьяные тюрьмы и станут спрашивать: где пил? Во царевом кабаке – отпустят, в тайной подклети – пошлину наложат, а пошумит человек – «зеленую улицу» получит, от которой спина в рубцах…
Степан прошел мимо Кремля, покосился на мигающие в одиночестве свечи в малюсеньких церковках «на костях», понастроенных вдоль кремлевского рва, и под каждой церковкой – смельчак блаженный, не убоявшийся ни царя, ни патриарха… Впереди был большой мост через Москву-реку, но идти по нему не хотелось: постоянно торчат на нем стрельцы, даже те, что должны ходить вокруг Царева большого сада. Пристают, отнимают деньги, а слова не скажи. Степан свернул за храмом Покрова налево и перешел реку по плавучему мосту. Почему-то потянуло его на далекую окраину, в Хамовническую слободу, где жила тетка Ефросинья, у которой они пережили войну и все Смутное время, но идти туда так поздно было и страшновато, и, пожалуй, бесполезно.
Пройдя берегом, Степан с трудом отыскал знакомую дорогу на Козье болото – место казней больших и малых ослушников царевых, страшных разбойников, коих вели сюда прямо из Разбойного приказа, несчастных пропойц, учинивших смертное забойство. Еще мальчишкой, при Годунове, видел Степан Мачехин, как по повелению митрополита московского сжигали юного чернокнижника. А сколько тут по самые ноздри зарыто жен, поднявших руку на дарованных им судьбой ненавистных мужей-мучителей. Степан бегал сюда с мальчишками и все держал в памяти казнь какого-то веселого разбойника, и сизую дымку вечернего болота, и толстенную дуплистую иву у кровавого пня, и толпы людей, безмолвных, как на причастии, и галочий гомон на суховершинных болотных березах… Сейчас Степан не боялся ни кровавого пня, ни угрюмой березы, выплывавшей из тьмы, – он опасался стонов. Услышит, как кричит умирающая женщина, зарытая в землю, и дрогнет сердце – ни подойти, ни убежать…
За Козьим болотом началась слобода. Погромыхивали цепями собаки. За плотными заборами тут и там слышались песни – то гуляли в пьяных подклетях. Слышались голоса, стук в ворота.
– Православные, налейте!
– Отворите, свои!
– Хозяин, налей!
У крыльца кабака, что вдруг зажелтел окошками на переулок, валялись два человека, хрипели – дрались ожесточенно, без слов. Третий стоял у растворенного окошка, заглядывал в душную утробину кабака и просил у кого-то стопу водки. На нем была рогожная накидка с мочальными завязками. Человек порой поднимался на завалину, совал руку в окошко, и тогда оттуда плескали ему в лицо то опивками, то помоями. Человек не отходил.
Эх, как у нас было на святой Руси-и-и!
На святой Руси, в каменной Москве-е-е!
Среди-то торгу, братцы, среди площади,
Тут бьют доброго молодца на пра́веже-е-е!
Голос вылетал из окошка. Степан приостановился, вслушиваясь в голоса, подхватившие песню.
Эх, нагого-босого, разутого…
Правят с молодца казну-то монастырскую.
Нет, не было в этой песне голоса его отца. Отец поет не так – со слезой поет, за сердце ухватит песней – не вздохнуть. Степан пошел к большому кабаку, откупному, а песня доносилась вослед:
….Возговорит православный царь,
Грозный царь Иван сударь Васильевич:
«Куда ты девал эдаку золоту казну?»
Возговорит добрый молодец:
«Я не в клад казну клал, животом не звал,
Уж я клал тое казну во болыной-от дом,
Во болыной-от дом – во царев кабак!»
Возговорит тут православный царь:
«Ой вы гой еси, бурмистры-целовальнички!
Заплатите ему за каждый удар по пяти рублёв,
За бесчестье заплатите ему пятьсот рублёв!»
Пошел дождь, частый, вкрадчивый. В темноте Степана дергали за рукава, спрашивали водки, предлагали зипуны. Многие из корчемников посылали кого-нибудь пострашней спросить, чего ему тут надо, не подсыльный ли он из какого-нибудь приказа. Степану, как никогда, показалась длинной эта дорога. Наконец засветилась свечами церквуха, замельтешили в переулке люди, и вот уж за углом большой слободской кабак – последняя надежда.
Степан торопливо подошел к крыльцу, протолкался, перешагнул через кого-то, но внутри кабака, у самого порога, двое стрельцов загородили проход. Нет, Степана они не видели – они обшаривали карманы волосатого мужика.
– Говоришь, и на ендову не осталось? А это чего? – стрелец, торжествуя, выудил из кармана у мужика два алтына.
– А! – крякнул второй, разя сивухой. – Домой спроворился, а два алтына во царевом кабаке не оставляет, себе норовит.
– Смирить тебя? Или к десятнику?
Из боярских из ворот
Выезжал один холоп,
А навстречу-то холопу
Сама барыни идет.
В кабаке было парно. Люди на лавках за длинными столешницами были плохо различимы, да еще эти тут стрельцы.
– Смирить тебя по шее или усидишь те алтыны?
– Усижу…
– Ах ты, Пров, ты мой холоп,
Со двора тебя сгоню!
– Сударыня-барыня,
Не прогонишь – сам уйду,
Не прогонишь – сам уйду.
Три беды вам сотворю.
Как первую беду –
Пару ко́ней запрягу.
Как вторую-то беду –
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 87
