— Привет, маленький медвежонок, — сказала я, сгребла его в охапку и стала ласково пощипывать кончики его ушек. — Мне кажется, ты сегодня подрос. Мама думает, что ты очень большой.
Довольный сын расправил плечи и выпятил круглый подбородок.
— Этой ночью он не кашлял, мадам, — сказала Мари.
— Разве ты не молодец? — И когда он гордо кивнул, прибавила: — Тогда собирайся, медвежонок, мы идем купаться.
На небольшом песчаном пятачке по другую сторону дороги Эрнест и Полина уже достали одеяла и зонты и теперь лежали в песке как черепахи, с закрытыми глазами. Бамби и Мари возились в воде у берега, складывали на песке узоры из ракушек, а мы загорали, лежа рядком. Когда солнце стало нещадно палить, я вошла в воду, и она сразу обдала меня прохладой, это было чудесно. Окунув голову, я поплыла, удалившись от берега на несколько сотен ярдов, где было спокойно. Я легла на спину и отдалась на волю стихии. Волна приподнимала меня, и я видела берег и маленькие фигурки — моего мужа, ребенка и женщину, которая настолько прочно вошла в нашу жизнь, что с этим уже трудно справиться. С большого расстояния они казались одинаковыми и безмятежными — я не слышала и не ощущала их. Когда волна опускалась, я видела только небо — раскаленную добела бездну, никогда не менявшуюся, несмотря на все наши страдания.
Как бы проводя эксперимент, я перестала плыть и позволила рукам, ногам и всему телу пойти ко дну. Погружаясь, я не закрыла глаза, а смотрела наверх. Вначале я почувствовала острую боль в легких, потом — что-то вроде ожога, словно проглотила кусочек вулкана.
Я знала, что, если останусь здесь и дам воде войти в меня, войти во все отверстия, многое станет легче. Не придется видеть, как моя жизнь — капля за каплей — уходит к Полине.
Маленький вулкан разгорался, и вдруг что-то раскрылось во мне — я поняла, что хоть и не хочу продолжать так жить, но и умирать не хочу. Закрыв глаза, я отчаянно брыкалась, торопясь всплыть.
На берегу навстречу мне шла Полина.
— Давай поныряем?
— Не думаю, что у меня хорошо получится.
— Я тебя научу. Сегодня я инструктор по прыжкам, а Хем будет ставить тебе оценки.
— Пожалуйста, только не это, — сказала я, пытаясь выдавить смех.
— Сначала немного тренировки. — Полина повернулась и пошла по тропинке вдоль берега туда, где высоко громоздились коричневые скалы. Темные, испещренные трещинами, они выглядели так, словно какой-то божок вылепил их из глины, а затем больше тысячи лет обжигал на солнце. Камни жгли наши голые ступни, и мы торопливо карабкались вверх, пока не оказались почти на самой вершине.
Полина глянула вниз с пятнадцатифутовой высоты, оценивая время между приливом и отливом волны.
— Когда услышишь шум прилива, тогда прыгай, — сказала она.
Потом она распрямилась и очень грациозно вытянула руки над головой и длинной шеей. Немного подождала, а когда гребешок набежавшей волны достиг предельной высоты, оттолкнулась худыми ногами и, на мгновение зависнув в воздухе, почти вертикально вошла в воду. Вода сомкнулась над ней, не оставив никаких следов, ровная и гладкая, как кожа барабана. Но вот она всплыла и, щурясь, откинула назад волосы.
— Все хорошо, — крикнула она. — Теперь ты.
— Выглядит слишком просто, чтобы так было на самом деле, — крикнула я в ответ, и она рассмеялась. Эрнест вошел в воду и поплыл, огибая нависший карниз из камней, туда, где Полина держалась на месте, поджидая меня.
— Посмотрим, как ты прыгнешь, — сказал он, водя руками вперед-назад и как бы шагая в воде.
— Никаких оценок и поправок, или я не прыгну совсем, — поставила я условие.
— Разве ты не хочешь прыгать правильно? — спросил Эрнест, щурясь на солнце.
— Нет, не хочу. Если я прыгну и не расшибусь о скалы к чертовой матери, это уже победа.
— Ну как знаешь.
Я стояла на краю, чувствуя под ногами горячий камень. Глаза я закрыла.
— Руки прямые, касаются ушей, — сказала Полина.
— Никаких указаний, — напомнила я, выпрямилась и подняла дугой руки над головой, прислушиваясь, когда раздастся хлюпающий звук, а услышав, поняла, что не могу сдвинуться с места. Я окаменела.
— Давай, а то упустишь момент, — крикнул Эрнест.
Я ничего ему не ответила и глаза не открыла, испытав мгновенное головокружение при хлюпающих звуках и почувствовав себя частью прилива. Я неподвижно стояла на камне и одновременно кружилась в водовороте: меня смыло, унесло в море и дальше — в космос, но везде я была одна, совсем одна. Когда наконец я посмотрела вниз, то увидела две мокрые головы, покачивающиеся на легких волнах. Шаловливыми и естественными, как тюлени, были эти двое. И неожиданно мне стало ясно, что я не прыгну и дело тут не в страхе или в смущении.
Я не хотела прыгать, чтоб не присоединяться к ним. Повернувшись, я осторожно, без всякого драматизма спустилась вниз, чувствуя под ногами гладкий и горячий камень.
— Хэдли, — крикнул мне вслед Эрнест, но я, так и не обернувшись, покинула пляж и пошла по дороге к гостинице. Оказавшись в номере, я смыла под душем песок и забралась в постель — еще мокрая, но чистая и уставшая. Простыня была белая, жесткая и пахла морской солью. Закрыв глаза, я загадала желание — проснуться такой же сильной и ясно мыслящей, как сейчас.
Проснувшись через какое-то время, я увидела, что во время сиесты Эрнест не приходил в нашу комнату — должно быть, он провел это время у Полины. Впервые он остался с ней днем. Мадам и месье, хозяева гостиницы, узнают об этом, узнают и остальные. Все открылось — и назад пути нет. «Ну и хорошо, — думала я. — Может, так даже лучше».
В этот момент дверь отворилась, и появился Эрнест. Полина маячила за его спиной, так что в комнату они вошли вместе.
— Мы беспокоились о тебе, — сказала Полина.
— Ты не вышла к обеду. Тебя лихорадит? — спросил Эрнест. Он подошел ближе и сел на кровать. Полина села с другой стороны, и они смотрели на меня родительским взглядом. Это было так странно и нелепо, что я не удержалась от смеха.
— Что смешного? — удивилась Полина.
— Ничего, — ответила я, все еще улыбаясь.
— Она бывает очень загадочная, правда? — сказала Полина Эрнесту.
— Обычно нет, — возразил Эрнест. — Но сейчас — действительно. Что тебя беспокоит, Кошка? Ты хорошо себя чувствуешь?
— Наверное, нет, — сказала я. — Думаю, мне стоит отдохнуть вечерок. Вы не возражаете?
Полина выглядела очень расстроенной, и я поняла, что она искренне беспокоится за меня — непонятно только почему: наверное, католическое воспитание пробуждало в ней доброту вот в такие неподходящие моменты — требовалось, чтобы я была здоровой, дружила с ней и одобряла все происходящее. В том числе и то, что она уводит моего мужа.
— Пожалуйста, уходите, — попросила я.
