— О Боже! — сказала она и посмотрела на свою ладонь. Розоватая «жемчужина» была у нее на ладони. — Еще один поход к ювелиру. — Она улыбнулась Леонарду. — Я так люблю красивые серьги. Такая жалость.
— Жемчуг? — поинтересовался он, заглядывая в ее ладонь.
— О, не важно. — Она сжала кулак до того, как он сумел бы рассмотреть камень получше. Она не знала, насколько хорошо он разбирается в жемчуге. Эмма положила жемчужину в карман, а затем, повернув голову так, чтобы снять серьги, добавила: — Симпатичные. Я недавно присмотрела себе интересные серьги с подвесками в ювелирном «Гаррардс». —
Она кокетливо засмеялась, опуская сережки в ридикюль. — Наверное, во мне течет цыганская кровь.
Лицо Леонарда ничего не выражало. «Серьги, Леонард. Где те серьги, что ты украл у матери Стюарта? И зачем ты их украл? Что ты с ними будешь делать?»
Но тут сообразительный дядюшка Стюарта наклонился и похлопал ее по руке. Он улыбнулся многозначительно.
— Серьги, — констатировал он.
Она кивнула. Ее слегка затошнило при мысли о том, что, собственно, он намерен у нее выторговать за пару сережек.
Он приподнял бровь — тот же жест, что у Стюарта. Если бы ему еще и остроумие племянника...
— Очень скоро у меня будет достаточно денег, чтобы покупать много симпатичных вещиц для дамы, которая мне нравится. — Леонард вздохнул и развел руками. — Но пока я...
«Да, Леонард. Это хорошая мысль. Тебе не приходит в голову найти то же применение для серег, которые у тебя уже есть? Зачем они тебе? Ты надеваешь их, когда танцуешь сам с собой?»
Глухая стена. Все, что он сказал, было:
— Так что видите, Стюарт, возможно, выглядит как джентльмен, но на самом деле он им не является. Я просто хотел, чтобы вы это знали. Конечно, — Леонард деликатно покашлял, — он не жил в Англии достаточно долго, чтобы приобрести привычки английского джентльмена. Он вообще не может подолгу где-либо задерживаться. Ни в каком-то одном городе, ни в стране. Даже на одном континенте. Он весь в отца. — Леонард с философской задумчивостью покачал головой. — Хотя сын не может, по сути, убежать от отца. Я имею в виду — в жилах сына течет отцовская кровь.
Эмма подумала о том, что эта мысль постоянно держала в страхе самого Стюарта.
— В этой связи я хотел бы сказать, что он жил в Турции среди язычников какое-то время. — Леонард понизил голос. — Не знаю, следует ли мне называть его аморальным, или... — Леонард усмехнулся со снисходительной брезгливостью, — или то была просто подростковая выходка. Но он отправился туда, чтобы завести гарем.
Эмма заморгала и подалась вперед. Не может быть! Она ослышалась.
Леонард от души рассмеялся, увидев в ее глазах искреннее удивление.
— Гарем, — повторил он. — Мой племянник держал в Стамбуле гарем. Несколько лет. Женщин шесть или семь. Ну как вам это?
Эмма не знала, что на это сказать. Половина вполне респектабельных английских джентльменов, с которыми она была знакома, считали в глубине души, что гарем — это то, что им надо. Единственное, что разочаровывало, и не на шутку, — что и Стюарт был из их числа. Между тем Леонард продолжал:
— Он и сам ведет себя как язычник. Честно говоря, — Леонард наклонился к ней, словно желая лишний раз уверить ее в своей искренности, — я за него переживаю. Уверен, что он умственно вполне здоров, и все же... — Леонард сделал паузу, как показалось Эмме, для пущего драматического эффекта. — Он странный, согласитесь.
Да, он был необычным. И ей это нравилось. Эмма выстрадала еще десять минут в компании с этим напыщенным, с выраженными нарциссическими наклонностями человеком. Давно ей не приходилось так страдать ради дела. Наконец она не выдержала и, поднявшись, сказала:
— Ну что же, благодарю вас, Леонард. Могу я вас так называть?
— Лео.
— Лео. Замечательно. — Она запахнула шаль. — Я должна возвращаться к работе.
— О да. Работа, работа и еще раз работа. Вы такая занятая женщина. И такая миниатюрная. Мне нравится в вас и то и другое. Я восхищаюсь вами, искренне, леди Хартли.
Эмма вымучила улыбку.
— Дорогая, — сообщил ей Лео, — я считаю себя в ответе за ваше благополучие и очень серьезно за вас беспокоюсь. И еще я беспокоюсь, что Стюарт может запросто сказать что-то не то не тем людям. Он, например, вскользь упомянул о том, что может обсудить наше предприятие в клубе, где собираются члены парламента. — И вдруг таким тоном, словно сообщал что-то совершенно необыкновенное, сказал: — Вы знаете, он на самом деле ходит на заседания палаты лордов. Регулярно. Он заводит там связи. По политическим мотивам. — При этом ясно было, что Леонард считает политику весьма грязной игрой. И Стюарта весьма грязным игроком. — Почему я об этом говорю? Стоит довериться не тому человеку — и делу нашему будет причинен невосполнимый ущерб.
В самом деле. Доверие сегодня не было проблемой. Сегодня Эмме доверились больше, чем она бы того хотела. Терпимость и выдержка — для нее сегодня проблема состояла именно в этом. Кроме того, будучи скользким, как червяк, Леонард Эйсгарт был к тому же ужасным занудой.
Утро, от которого Эмма не ждала ничего и даже рассчитывала отдохнуть, принесло ей массу сюрпризов. В комнате на столе возле окна ее ждал серебряный поднос, а на подносе маленький конверт, доставленный не по почте, а лично. Она не узнала почерка, но когда вскрыла письмо и начала читать, сомнений в том, лето его написал, у нее не осталось. Пусть даже почерк незнаком и подпись отсутствует.
«Я в карете на Холкин-стрит. Жду. Ты знаешь, как выглядит карета. Выходи — или я сам приду. А что до Леонарда, этого горшка с ослиной мочой, то я, если надо, и в нос ему могу дать».
Эмма спустилась в лифте до того этажа, где был ресторан, позаимствовала в гардеробе чью-то накидку с капюшоном — неплохое средство маскировки, если бы не надо было возвращать вещь на место самое большее через десять минут. Завернувшись в накидку и набросив на голову капюшон, она торопливо шла к Холкин-стрит, всю дорогу ругая Стюарта на чем свет стоит за неосторожность и себя за то, что не проигнорировала его послание.
И все же, свернув с Белгрейв-плейс, она не могла не отметить радостного подъема при виде его кареты, запряженной шестеркой сияющих лошадей. Экраны были опущены, салон затемнен. Лакей вздрогнул, когда она подошла к нему, но достаточно проворно открыл перед ней дверцу и впустил внутрь.
Дверца закрылась, и Эмма оказалась почти в полной темноте.
— Ты хочешь, чтобы я зажег свет? — спросил ее низкий мелодичный голос, который она легко узнала бы из тысячи. Интересно, Стюарт спланировал эти мелодраматические эффекты или у него само так получается? Пещера летучей мыши. Жилище графа Дракулы.
— Да, пожалуйста.
Искра, вспышка, длинные пальцы, сжимающие спичку, красивая рука, прикрывающая пламя. Эти руки приближаются к ней, пламя выхватывает из тьмы лицо с резкими, пронзительными чертами. Лицо самого князя тьмы. Стюарт зажег небольшую газовую лампу, что находилась как раз рядом с ней. Справа вверху. Он подсел к ней ближе. Его подбитое мехом пальто было расстегнуто. От меха, казалось, исходило тепло. Фитиль разгорелся. Звякнул хрусталь — плафон встал на место как раз в тот момент, когда салон озарился светом. Лицо Стюарта, сейчас хорошо освещенное, на миг приблизилось, затем он снова откинулся на спинку. Мех шиншиллы струился по темно-красной коже обивки. Стюарт положил ногу на ногу.
