Наконец где-то между фермой «Гуано Кря-Кря», или как там она называется, и указателем, ведущим к стоячему пруду, я услышала чудесный скрип автомобильных тормозов. В машине сидела женщина — я слышала, как она крикнула что-то, опуская стекло.
Спасибо тебе, Господи, — даже при том, как ты со мной обошелся. Я вытерла мокрые от дождя глаза, подобрала намокшее вечернее платье и потащилась к машине.
— Вас подвезти? — спросила женщина. Вид у нее был по-матерински заботливый. — Кажется, Эмма Макгинли надевала это на школьном балу.
Пять километров спустя, все еще под проливным дождем, я выяснила, что она одна из ипохондриков Паскалей.
— Шутите, — брякнула я.
Тут я сообразила, что живут в этих краях только Макгинли и Паскали и, значит, ничего граничащего со сверхъестественным не произошло.
— Удачно вы меня встретили, — сказала миссис Паскаль. — Я как раз еду за молоком.
— Я думала, до открытия магазинов еще несколько часов.
Вот хорошо, куплю себе полотенце.
— Нет, это на ферме.
— Ах да.
Она была достаточно хорошо воспитана, чтобы не ткнуть мне локтем в бок со смешком «эх вы, городские», но я чувствовала, что ей очень хочется именно так и поступить.
— Убегаете? — полюбопытствовала она.
— Вообще-то да.
Миссис Паскаль ждала, когда я скажу что-нибудь еще.
И тут я подумала — а к черту!
— Меня оскорбил Билл Макгинли, и я уезжаю домой.
— Не Билл, а Коул.
— Нет, Билл.
— А я думала, Билл такой тихонький! — Она рассмеялась. — Это обычно с Коулом всякое случается.
— Ну что же. Каков отец, таков и сын.
На этом я заткнулась. Слишком устала, чтобы говорить.
Наконец мы добрались до вокзала. Кажется, наше путешествие увело миссис Паскаль от ее цели километров на сорок, но я точно знала, что она будет кормиться этой историей еще несколько недель. Вот и хорошо. Надеюсь, Билл покраснеет до смерти. Все семейство Макгинли подвергнут остракизму, а их женщин навечно отлучат от игры в дорригойской футбольной команде. И ферма «Гуано Кря-Кря» восстанет и линчует их всех.
Ипохондричка Паскаль помахала мне из окна машины и уехала. Оставалось одно: дожидаться поезда на Сидней, сидя в мокром бархатном платье и с таким же мокрым комиксом про Богатень-кого Ричи — единственное мое развлечение. Париж? А пошел ты.
Вскоре я нашла телефон и попросила соединить меня с администрацией Фестиваля женских короткометражек в Байрон-Бэй. «Оставайтесь на линии, пожалуйста», — выходит, это все устроили не в шалаше на дереве.
На другом конце провода бесконечно долго хрипел автоответчик: указания, как проехать, расписание, правила разбивки лагеря и почему-то дата следующего полнолуния. Мое послание было кратким, едким и любезным.
— Говорит Виктория Шепуорт. У меня сообщение для Джоди, Диди, Хилари, Пола и Роджера. Я возвращаюсь в Сидней. Одежды у меня нет, так что я хожу в вечернем платье из красного бархата. Когда вы меня найдете, я, возможно, умру от пневмонии. Спасибо. С добрым вас утром.
Думаю, надо смеяться, и не только потому, что иначе придется плакать. Ведь я могла оказаться шестидесятипятилетней старухой в комнатушке, где два неразлучника в клетке дожевывают твои колготки.
Глава сороковая
Я сидела дома и трудилась над брошюрой для «Удачи», когда из Байрон-Бэй наконец позвонила Хилари.
— Что у тебя стряслось?
Я могла рассказать или длинную, или очень-очень короткую историю.
— Билл — дерьмо.
— О…
— Он хотел мне купить билет в Париж.
— Да? — удивилась Хилари.
— И объявить, что Пьер Дюбуа — это он. А потом передумал.
— Почему?
— Потому что решил, будто я охочусь за мужем. И он думает, что я мужененавистница. Он, кажется, нас всех такими считает.
— Но почему?
— Да потому что он шнырял вокруг, подслушивал все наши стебаные разговоры и переврал все, что я ему писала! И вообще, если хочешь знать, он женоненавистник и ищет случай сломать мне жизнь.
Я услышала, как Хилари с шумом выдохнула.
— Ладно, как там фестиваль? — спросила я.
— А, нормально.
— А Роджер?
— Он оказался геем. Кадрит Бориса — это черный такой кот из кафешки, где подают рыбу с жареной картошкой.
— Ну, значит, вписался в обстановку.
На этом мы распрощались, и я повесила трубку.
Должна признаться: пока Хилари не позвонила, я совсем не злилась. Билл для меня значил не больше, чем Дэн или Лайм. Просто еще один опыт. Через несколько лет, когда встречу кого-то — а в том, что я его встречу, у меня нет никаких сомнений, — оглянусь назад и определю, для чего все было нужно. Просто шаг на пути к тому, кто мне предназначен, в каком бы году это ни произошло — в 2002-м, 2003-м или еще каком. Наконец я во всем разобралась. Мужчины сродни симптомам болезни или признакам благополучия. Они возникают в зависимости от того, что ты делаешь со своей собственной жизнью. Если мужчины вызывают тошноту и усталость, значит, в тебе что-то не так, и они — отражение этого непорядка. А если от мужчин появляется румянец на щеках и пружинистая походка — значит, в тебе самой что-то выправилось. Получаешь то, что заслуживаешь.
Дэн, Лайм и Билл — три плохих симптома подряд — это напоминание: со мной что-то не так. Вот с этого и надо начинать. Не с Армии сорокалетних разведенцев. С себя.
* * *
Спустя несколько дней вернулись Хилари с Полом; Джоди с Диди все еще наслаждались свежеобретенной славой радикальных режиссеров.
— Полу надо готовиться к поездке, — объяснила Хилари по телефону. — Их группа по рафтингу собирается в Тасманию.
— Чем он, ты говорила, занимается? — спросила я.
— Государственный служащий. Тут тебе крыть нечем, — ответила она. — Ну а у тебя как с работой?
— Не так чтобы завались. Из отдела здравоохранения прислали ответ.
— Здорово.
— Ага, квартирная плата за месяц.
— Ух.
— Хотела я отсюда съехать и опять передумала. — Я вздохнула. — Так и не решилась.
— Ну, она действительно воняет. Ее комната.
— Бедная женщина.
— Бедная женщина.
Это я про ту даму, а не про себя. Я, Виктория Благополучно Одинокая, так закончить не намерена.
— Заехать к тебе? — спросила Хилари.
— Давай.
— К тому же у меня тут Роджер.
