Любовь закончила писать записку, сложила листок вчетверо и сунула в пустую коробку от сигарет «Житан». Посмотрела на мальчишку на роликовых коньках, возившегося неподалеку с баллончиком краски. Он изобразил на металлическом мусорном бачке в начале аллеи алое сердце и быстро прикатил обратно. Получил от Любови бумажку в двадцать евро и коробку «Житан».
— Comme s'accordaient!
Как договаривались…
И снова мальчишка с независимым видом помчался в конец аллеи, где, выписав коньками хитроумную петлю, лихо развернулся, бросил на крышку бака коробку «Житан» и покатил дальше.
И тут же Александр Яковлевич Дрозд, покинув скамейку, медленно направился в конец аллеи. Проходя мимо мусорного бака, почтенный мэтр с видом человека, неравнодушного к нарушению общественного порядка, взял коробку и, подняв крышку бака, незаметно вынул из коробки записку и бросил «Житан» в урну. Не удержался, воровато огляделся по сторонам. Вроде бы никто не смотрел в его сторону. Вытирая руки белоснежным носовым платком, адвокат зашагал к выходу из сада. Чем дальше он удалялся от фонтана Медичи, тем шире становился его шаг. Со стороны это напоминало классическое «и тут «Пух» неожиданно вспомнил об одном важном деле»… Представляя, какие чувства довелось испытать почтенному мэтру в роли бомжа, Любовь охватил истеричный смех.
Ни один человек из службы внешнего наблюдения, следившей за передвижением Дрозда по Парижу, не вычислил Кричевскую в толпе молодежи, традиционно тусовавшейся в Люксембургском саду. Любовь просто растворилась. Александра же Яковлевича довели до дверей его номера в гостинице на Пляс Бобур. Когда адвокат пожелал принять душ и скрылся в ванной, в его номер бесшумно вошла горничная и обыскала карманы его пиджака и плаща. Записка Кричевской лежала в портмоне во внутреннем кармане пиджака. Через несколько минут полиция знала, где назначена встреча.
Любовь оставила велосипед на стоянке возле универмага и вышла на театральную площадь Бобиньи. Напротив здания театра сидели рисовальщики всех возрастов. Любовь вытащила из рюкзака складной стул и планшет для рисования, примостила планшет на коленях, на брусчатке у ног разложила коробки с пастелью и карандашами.
— Солнце уже ушло, — заметил ее сосед, старый художник, складывая свой этюдник. — Приходите рисовать завтра.
Она поблагодарила за совет.
Солнце действительно опустилось за крыши. Исчезли длинные, вытянутые тени, похожие на наскальные рисунки. Площадь погрузилась в тень. Скоро должны были наступить сумерки. Большая стрелка на часах на здании Драматического театра медленно перемещалась по кругу. Люба рассеянно водила мелками по листу бумаги, не отрывая взгляда от театрального подъезда. Мимо проходили люди, рассматривали работы художников.
Чем больше время приближалось к девяти, тем сильнее Любовью овладевало чувство страха. Она вытирала о колени мокрые от пота, ледяные ладони. На светлых брюках оставались следы цветных пастельных мелков. В девять часов вечера из театра потекла публика. Закончился вечерний спектакль. На несколько минут между колонн образовалась толкучка. Любовь смотрела в ту сторону. Фигуру Дрозда она заметила сразу. Он никогда не опаздывал — не в его характере. Он часто повторял: «Точность — вежливость королей». Мелок выпал из ее дрожащих пальцев. В этот по-летнему жаркий майский вечер ее бил озноб. Теперь уже было почти физическое ощущение, что за ними следят.
Дрозд терпеливо прогуливался перед подъездом театра, поглядывая то на свои часы, то на часы на башне.
Подойти к нему или нет? Подойти или нет?
А если нет, то что делать? Дрозд — деловой человек. Ему претят ее игры. Он не любит отложенных свиданий. Он может вернуться в Москву. Ведь он ясно намекал ей, что крайне ограничен во времени.
Любовь услышала рядом девичий лепет:
— Salut! — и чмоканье поцелуя.
Покосилась на сладкую парочку, увидела в руках кавалера букет цветов и мгновенно поняла, что делать.
На площади затеплился свет в круглых чашах витых фонарей. Теперь по мере наступления темноты огни будут набирать яркость. Казалось, все обитатели Бобиньи вышли на променад. Дрозд с раздражением заметил, что Любовь опаздывает уже на двадцать минут. Повсюду гуляли пары, раздавался смех. Подростки, стуча роликами, скатывались по длинной каменной лестнице, ведущей от театральной площади мимо галереи магазинов к старому рынку.
Вдруг к адвокату подбежал рассыльный в зеленой форменной безрукавке со значком цветочного магазина и протянул букет. Прежде чем полиция смогла сориентироваться, адвокат прочел на приложенной к букету записке несколько строк, написанных по-русски. А прочитав, сразу же покинул площадь перед Драматическим театром.
Любовь так и не появилась.
— Не пришла! — бросил с порога Яцек, входя в номер.
С шумом упал в кресло, с шумом напился минеральной воды из мини-бара. Остатки воды вылил на голову и, неудовлетворенный результатом, заявил, что намерен принять душ. Денек выдался жаркий во всех смыслах.
Дверь в ванную он оставил открытой. За плеском воды Георгий мог расслышать эмоциональные реплики друга, описывавшего подробно свои впечатления от действий французской полиции в Бобиньи. С семи вечера площадь перед театром взяли под наблюдение. Сняли посты только в десять. Никого похожего на Кричевскую так и не заметили!
Яцек и Георгий шмыгали по окрестным улочкам, магазинам и кафе, словно терьеры по кроличьим норам. У каждого театрального контролера была фотография Кричевской, но, похоже, в театре ее тоже не было.
Георгий сидел за столом и, подперев рукой голову, о чем-то думал.
— А у тебя какие мысли? — поинтересовался Яцек, выходя в халате. — Почему Кричевская не появилась? Что могло случиться? Продинамила?
— Она там была и сейчас выжидает, — сказал Георгий.
Яцек посмотрел на друга как на пифию, вещавшую из клубов дыма.
— Откуда ты знаешь?
— Ниоткуда. Простоя подумал: если нет причин не приходить, значит, Кричевская там была. Мы ее просто не узнали. Кричевская сейчас нервничает. Она назначила Дрозду встречу в другом месте.
Люба бесцельно брела по улицам Бобиньи, не зная, что делать дальше. Вдруг она почувствовала, как ей не хватает Леже. Если бы он был сейчас рядом, он вывел бы ее из себя каким-нибудь идиотским замечанием типа: «Смотри, какая задница у той телки!» (Вот бы никогда не подумала, что станет по нему скучать!) Если бы Лежнев встретил ее сейчас, он сделал бы удивленное лицо, даже если бы специально шел ей навстречу.
— Куда прешься? — спросил бы он и немедленно сделал бы замечание насчет ее «кислой рожи».
Затем схватил бы ее за руку и, не слушая никаких отговорок, поволок за собой в какую-нибудь дешевую забегаловку, где подают ирландское пиво с улитками по-тоскански. И там бы они провели вечер, глядя футбол по каналу «Евроспорт».
Лежнев, так же как и она, не любил вспоминать прошлое. Например, он никогда не смотрел гонки. Когда она пару раз включала Гран-при Канады, он дико ревел на нее:
