же – к Федотовне.
– Ох… – ответил на это Деревнин. Это означало – как ни пытался вчера удержаться, а ставленого меда перебрал.
– Да ты никак похмельем маешься! – сообразил Бебеня и тут же исчез.
Как оказалось, он сам отправился наверх, к горнице, чтобы вызвать Зульфию, и зашел со стороны гульбища, чтобы уж точно ни с кем из домочадцев не столкнуться. На лестнице он встретился с татарочкой, которая поспешно выносила ведро. Видно, ей это было неприятно, они сцепились, шепотом наговорили друг дружке гадостей, и Зульфия побежала вниз, в сад. Дождавшись, Бебеня просто-напросто приказал ей собрать в дорогу Жанаргуль с детьми. Зульфия была согласна слушать приказания только от Ази-ханум, потому огрызнулась. Пришлось Бебене возвращаться к похмельному подьячему.
– Сам вели этой жезтырначице собираться в дорогу! Должно быть, шайтан успел жениться и наплодить дочерей, – сказал Бебеня. – Одну князь с воеводой и приставили к Жанаргуле. Она в девках помрет, вот те крест.
Деревнин уже привык к тому, что в окружении ногайца все перемешалось, шайтаны соседствуют с православными молитвами, над всем миром главный – некий Тенгри, никакого облика не имеющий, кроме небесной бирюзы, и исконные русские ведьмы уступили место загадочной степной девке-жезтырнак.
– Я ей велю… – пробормотал подьячий. – А теперь ступай. Как бы тебя Михайла с Никиткой тут не встретили…
– Вечером, как отправим баб, жди гостей, – сказал Бебеня и пропал не хуже шайтана, вот только что была тут его сухая темная рожа, и вот ее уж нет.
– О-хо-хонюшки… – вздохнул подьячий.
Наконец он додумался поручить разговор с Зульфией Марье.
– Скажи – на два, на три дня отправляем ее в лесную избушку, в трех шагах от Покровских ворот. Ни в какую Казань не повезем, пусть они обе угомонятся… Марьюшка, сделай милость, притащи ковшик огуречного рассола, не то помру без покаяния…
– Вольно ж тебе было напиваться!
Когда Ненила не видела, Марья могла и прикрикнуть на хозяина. Однако принесла ковшик и даже помогла Деревнину сесть.
Потом он побрел к сыну и Никите. Они тоже нуждались в рассоле. С грехом пополам все трое собрались на службу. Ехали в одних санях, в обнимку, держа друг дружку, чтобы никто из страдальцев не вывалился в придорожный сугроб.
Деревнин выпил меньше прочих и, войдя в приказную избу да сев за стол, уже чувствовал себя почти бодро – морозный воздух воскресил его.
А дальше подьячему выпала удача – велели ему идти спешно на богатый двор купца Ермолаева, оттуда ночью купеческую дочку Дарью свели, так чтобы без лишнего шума в этом деле разобраться, девку же, буде свел сукин сын простого звания, домой вернуть, а буде из богатого житья – не вмешиваться, пусть сами разбираются.
Оказалось – Ермолаев был чуть ли не на ножах с молодым черной сотни купцом Воскобойниковым, тот ему во всех сделках дорогу перебегал. Теперь же Воскобойников решил: негоже, чтобы приданое Дарьи уплыло невесть в чьи руки. Деревнин живо сообразил, кто способствовал побегу, докопался до правды и уж не стал возвращаться в приказную избу, а отправился домой, благо начинало темнеть. Дома ему доложили: Зульфия увела Жанаргуль с детьми к Покровским воротам, и с ними пошел Архипка – понес свернутые войлоки и одеяла.
– Слава те Господи! – Деревнин перекрестился, а потом воскликнул: – Ох, будьте вы неладны!..
Он имел в виду – теперь у князя Урусова и у Ораз-Мухаммада руки развязаны, беспокоиться не о ком, и нападение на Крымский двор состоится в ближайшие ночи.
– И вот велели тебе отдать, – сказала Марья и вручила свернутый в трубочку и перевязанный шерстяной ниткой листок.
Это была грамотка для Бакира.
Пришел Архипка, доложил: бабы с рук на руки какому-то страшному человеку сданы, за ворота выведены, сам он погрузил войлоки с одеялами в маленький возок, а уж как там поверх вещей разместились две бабы и двое парнишек – не его печаль.
– Ступай на поварню, – велел ему Деревнин. – Поешь, погрейся. Потом будешь обходить дозором наш двор. Жду гостей, так чтобы они не встретились с Михайлой Иванычем. Вот ведь докука…
Но гости пришли переулком довольно поздно – когда Михайла, приехавший из приказа один, без Никиты, был досыта накормлен и спроважен отсыпаться.
Гостей было трое – Ораз-Мухаммад, ногаец и Бебеня.
– Бог милостив, – сказал Бебеня. – Стрельцы, что воеводский двор сторожат, того гляди, вовсе уберутся.
– С чего ты взял? – удивился Деревнин.
– А с того, что воевода был третьего дня у боярина Годунова и виделся там с казахским послом. Дарами обменялись, грамоту хану воевода передал, угощение съели да и разошлись.
По лицу Ораз-Мухаммада было видно, что он сильно недоволен той встречей. Ногаец также был угрюм.
– Он ничего для меня не сделает, – сказал подьячему воевода. – Шла речь о том, чтобы прислать взамен меня аманатов. Но я видел – ничего не получится. Отчего мой хан не отправил сюда другого посла?..
– Кого бы он ни отправил, боярин Годунов обвел бы его вокруг пальца. Сам знаешь, Ораз Онданович, боярин хитер, отпускать тебя не желает, и, как вы оба мне говорили, ссориться из-за казахов с калмыками он тоже не желает. Вот и суди сам…
– Это так, – согласился князь Урусов. – Не знаю, как он ухитрился взять власть над Кул-Мухаммадом, тот ведь его боится.
– Но я его не боюсь. Если все, что я могу сделать, – спасти одного казаха, я это сделаю. Пусть хоть сам боярин Годунов охраняет его с бердышом! – воскликнул воевода. – Я сижу тут, как кеклик в клетке, которого выпускают, когда устраивают птичьи бои. Но Бакир будет свободен, клянусь Аллахом!
– Мы все придумали и почти все подготовили, – сказал ногаец. – Елка Одинцов не поленился, забрался на церковную колокольню, все сверху разглядел, понял, где сидит толмач. Зрение у него – как у степного орла. Вот только чертеж… Не способен Елка пером по бумаге водить.
– Как же он тот дом определил?
– Там на крыльце сторожа сидели. Но есть препона. Думай, подьячий! Стрельцов, которых теперь поставили охранять Крымский двор, может, и возможно подкупить, но как бы они первым делом не донесли о
