лесные орехи, горку корта и горку жента.
– Если хочешь, иди со мной, а если нет – я позову, когда они поедят, – сказала татарка.
– Я и сам хотел бы поесть сперва.
«Зур белиш» соблазнительно благоухал. Но Деревнину полагались сегодня толстые ломти хлеба, квашеная капуста, соленые рыжики, горшок пареной репы с медом.
Потом Зульфия позвала его в горницу. Он взял бумагу, чернильницу, пенал с перьями и пошел следом за быстроногой татарочкой.
Жанаргуль, как всегда, сидела с мальчиками на полу, – ну и Деревнин, как всегда, сел на лавку.
Он объяснил: требуется такое письмо, чтобы Бакир по одному почерку мог догадаться, от кого оно, и поверил содержимому. Жанаргуль задумалась – и вдруг улыбнулась. Улыбка была такая, что подьячий, мужчина в годах, много бабьих прелестей повидавший, ошалел.
Жанаргуль сказала такое, от чего Зульфия громко расхохоталась.
– Она придумала! Отец ее детей учит Саида и Адиля чистописанию. У Саида уже получается неплохо, а Адиль торопится, и у него буквы разной величины. Некоторые буквы он выводит так, что все смеются. Жанаргуль говорит: если отец ее детей увидит грамоту, которую написал Адиль, он сразу узнает почерк сына.
– Ловко придумано, – одобрил подьячий. – Скажи ей – пусть придумает грамотку, из которой Бакир бы понял, что она в надежном месте, но ни одного имени называть нельзя. Грамотка может попасть в плохие руки. И пусть там будет написано, что за Бакиром придут и уведут его, так пусть бы верил тем людям. Но как-то так, хитро, туманно…
Зульфия перевела пожелание. Жанаргуль задумалась – и вдруг заговорила нараспев, украшая речь движениями рук и прищелкиваньем пальцев, как будто танцевала сидя.
– Что это? – спросил Деревнин.
– В грамотке будут стихи. Образованные люди всегда вставляют в послание стихи известных сочинителей, – ответила Зульфия. – Жанаргуль вставит туда стих о покинутой стоянке, откуда увезли возлюбленного. Арабы любят стихи о покинутых стоянках и о разлуке. Отец ее детей поймет, о чем речь…
– А люди Кул-Мухаммада?
Зульфия задала вопрос и получила сердитый ответ.
– Они – необразованные, ничего в арабских сочинениях не смыслят. Они умеют только строить козни друг против друга, угонять чужие табуны и выхваляться дорогими шубами и аргамаками.
– Пусть они пишут, как знают, – разрешил Деревнин.
Жанаргуль усадила своего младшего за работу, и он, сопя, почти завершил этот нелегкий труд, когда она выхватила листок и разорвала.
– Что это на нее нашло? – удивился Деревнин.
Жанаргуль без перевода поняла вопрос и ответила. Ответ был пространный, Зульфия слушала и кивала.
– Нужны другие стихи – в которых странника, покинувшего стоянку, ждут удача и богатство, – сказала татарка. – Тогда Кул-Мухаммад ничего не поймет. Ему читают Коран на арабском языке. Но сам он пользоваться этим языком не умеет. А отец ее детей поймет. Ведь имя Ораз как раз и означает богатство, счастье, удачу, все вместе. Она придумает такое письмо.
– Тогда не стану ей мешать. Пусть трудится.
И, захватив с блюда пригоршню жента, подьячий пошел прочь, усмехаясь в усы.
Мысли его раздвоились – он и понимал, что налет на Крымский двор может выйти ему боком, и желал помочь князю с воеводой. Вскоре родилась новая мысль – нужно дать еще денег Михайле с Никитой. Не приведи господь, сын поймет, что батя занят каким-то странным делом, и поделится сомнениями с Вострым. А если еще они догадаются, что наверху поселились загадочные гости? Никита же хитер. Может сообразить, что подьячий имеет некое отношение к украшениям казахской девки, о которых кричал толмач Бакир. И нельзя предугадать ход его рассуждений.
Эта новая мысль явилась вовремя: приехал домой Михайла и привез с собой Никиту – ночевать.
Ненила уже заново обзаводилась припасами. Новая поварня с чуланами очень ей нравилась. Знакомясь с соседками, она узнавала, что и где можно взять по хорошей цене. Близилась Масленица, и Ненила с Марьей хотели устроить званые блины – здесь можно было принять почтенных гостей, не то что в Остожье. Они раздобыли полбочонка ставленого меда – густого, пахучего, бьющего по ногам, начали запасать икру к блинам – белую, красную, осетровую, белужью, севрюжью, стерляжью; на холоде уже висели вяленые рыбьи спинки – лососевые, осетриные, белужиные. Что касается вин – тут они сговорились просить Ивана Андреича, чтобы сам их выбрал и привез. Хотя до новых товаров, привозимых из неведомой Англии, было еще далеко, их следовало ждать в начале лета, однако можно было при желании купить вина, и кислые, и сладкие, мужчинам лучше знать, где их брать и каковы их достоинства. Опять же вина продаются целыми бочатами, если сговоришься с соседом – твои будут полбочонка, но коли окажется нестерпимая кислятина – изволь пить, потому что немалые деньги плачены.
Деревнин поспешил на поварню.
– Сама снеси в горницу ужин да накажи Зульфие, чтобы носу сверху не казала, – велел он Нениле. – И ставь на стол мед.
– Да, батька наш, мед-то для хороших гостей припасен!
– А я говорю – ставь. И подноси с поклонами, пока оба ясных сокола не захмелеют. Поняла?
– Ахти мне!..
– Не ной! И вот что. Будешь на торгу, купи знатный пряник, чем больше – тем лучше. Мне для подарка нужен.
Ненила, охая и причитая, собрала богатое застолье, к молодежи присоединился сам хозяин, служил за столом Архипка, а кончилось тем, что Михайлу и Никиту с большим трудом доволокли до лавок и уложили. Архипка, исхитрившийся допить остаточки, впервые в жизни был пьян и нес околесицу. С этим было проще – вот те войлок на полу, вались на него и спи!
– Беда… – сказал Деревнин. – Сынок-то мой любезный выпить не дурак. Коли и дальше придется его с Никиткой поить – отменным питухом станет, упаси Господи. А ведь придется…
Другого способа скрыть от сына свои загадочные похождения подьячий не видел.
Рано утром явился Бебеня и сразу проник в опочивальню к Деревнину.
– Когда стемнеет, пусть Зульфия выведет их к Покровским воротам. Там будет полно народа, одни в город спешат, другие из города, пока ворота не закрыли. Там их в суете и выведем, и тут
