мне подходят Алик и Виктор.
— Поехали, шеф?
— Поехали, — киваю я и поворачиваюсь к Пономарёву. — Дим, давайте аккуратненько с Наташкой моей. В порт на двух машинах езжайте. Максимально внимательно сегодня, да?
— Стопудово, — кивает он. — Всё сделаем, не волнуйся.
Еду на базу. По пути созваниваюсь со Злобиным. Он тоже обещает подъехать. Операция должна пройти образцово. Обязана. Чтоб без сучка и задоринки. Правда, по архиву до сих пор не ясно. Кухарь постоянно находится на месте. Ребята постоянно дежурят. Как только он выйдет, они сразу туда залезут.
В общем, проводим экстренное переосмысление. Место поменялось, поэтому кое-что приходится перестраивать. Отправляем две «буханки» с нашим спецназом. По архиву до сих пор не ясно. Кухарь, как прилип к своему тайнику. Но ничего, сейчас-то он по-любому его оставит…
— Ну что, перекусим? — предлагает Злобин мне и Исаеву, новому начальнику московского «Факела».
Суровый некрасивый подполковник Исаев Артур Семёнович всю жизнь служил в разведке. Человек он жёсткий, недружелюбный, но максимально компетентный. Скачков был очень рад, что смог заманить его к себе.
— Нет, мне ехать пора, — киваю я обоим. — С Богом, товарищи.
— Ну-ну, ваше благородие, — хмыкает Злобин. — На Бога надейся, а сам не плошай. Давай, ни пуха…
Приходит время выдвигаться. Забираюсь в «уазик» на переднее сиденье. Сзади устраивается Виктор и ещё один парень, Стас. Едем на двух машинах. Во второй — ещё четыре человека.
— … «Полёт валькирий», — тихонько бормочет радио. — Исполняет академический симфонический оркестр ленинградской филармонии под управлением Евгения Мравинского.
Музыка начинается тревожно, словно музыканты водят по струнам не смычками, а мечами…
— Наталья не звонила ещё? — спрашиваю я у Алика и смотрю на часы.
Едут ещё наверное…
Вступают фанфары:
Та-та-ра-та-та, та-та-ра-та-та, та-та-ра-та-та, та-та-ра-та…
— Нет ещё, — мотает он головой. — Никто не звонил.
Та-та-ра-та-та, та-та-ра-та-та, та-та-ра-та-та, та-та-ра-та…
— Блин, — не выдерживаю я. — Переключи, а то прям, как триллер какой-то.
Та-та-та-ра-та, та-та-та-ра-та,
Громкость и темп нарастают, я протягиваю руку но, вместо того, чтобы выбрать другую станцию, выкручиваю громкость на полную. И внезапно два наших горбатых «уазика» превращаются в советских, защитного цвета, валькирий, взлетающих над дорогой, и несущихся над золотоглаво-кумачовой Москвой в сторону Сиреневого бульвара под звуки фанфар и лязг клинков.
Снова Сиреневый, второй раз за неделю, но сейчас я лечу туда не за деликатесами. Я лечу решать, кого брать на небо, а кого нет, кому жить, а кому не стоит… Патетические и торжественные звуки возносят меня всё выше и выше и, внезапно оборвавшись, короткой барабанной дробью, бросают к дверям пункта скупки ювелирных изделий.
«Учёт», от руки написано на листе писчей бумаги, приклеенном к двери. У двери стоят два стражника.
— Только один, — сурово заявляет один из них, когда я подхожу в сопровождении Виктора и Алика.
Стас остаётся в машине.
— Останови нас, — хмуро отвечаю я. — Если сможешь.
Стражи переглядываются и пропускают нас втроём. Мы оказываемся в небольшом тамбуре, где нас встречают ещё двое.
— Зайдёт только один, — говорит огромный амбал, человек-гора с холодными маленькими глазами.
Он небрежно меня обыскивает и пропускает в торговый зал, небольшой и убогий. Окна с толстыми решётками, железная дверь, потрескавшаяся плитка на полу, узкие прилавки с золотыми изделиями и круглые закопчённые плафоны под потолком. В углу что-то вроде будки с окошком. Там сидит приёмщик.
Настоящая крепость. Но мне всё это уже известно. Кто контролирует вход, тот контролирует и выход, а значит, всю ситуацию. Посреди зала стоит Дато Кахетинский с крепким уркой.
— Принёс? — спрашивает он. — Или курьера ещё ждать будем?
— Чисто для вашей информации, — говорю я. — У меня двое бойцов за дверью и ещё пятеро снаружи перед домом. Просто, чтобы не возникало дурных мыслей.
— Где брошь? — холодно спрашивает Дато.
— У меня, — киваю я.
— Отдай ему, — вор кивает на оценщика.
Тот открывает окошко и… Твою дивизию!!! Это же тот самый ювелир, что присутствовал на предыдущей встрече с Лимончиком и Поварёнком. Твою дивизию, ошибки нет, старик с седыми усами. Человек Кухаря! Блин! Блин!
— Помоги ему, — кивает Дато своему помощнику и тот подаётся в мою сторону.
— Спокойно, — выставляю я вперёд руку, а второй достаю бумажный конверт и извлекаю из него бархатный мешочек, а уже из него прекрасную Бурбонскую лилию. — Вот. Пожалуйста. Вы сказали, я сделал. Безо всяких яких, да?
Отдаю лилию седоусому деду и он, бережно приняв её у меня, вставляет в глаз маленький объектив-лупу, как у часовых мастеров. Он капает на металл прозрачную жидкость из пипетки, а потом низко опускает голову и начинает внимательно изучать фальшивое изделие.
Твою дивизию! Блин-блин-блин… Ситуация, мягко говоря, щекотливая. Если бы это был не тот же чел, в случае проблем, можно было бы сказать, что ничего не знаю, у меня с самого начала была именно эта лилия и никакой другой я в глаза не видел, что именно её и принёс Лимончик. Но этот, бляха, усач видел настоящую и свидетельствовал о её подлинности. И теперь, сколь бы искусно не была сделана копия, он заметит разницу!
Блин, блин и ещё раз блин!!!
Старик, словно желая дождаться моего инфаркта, не торопится, а внимательно рассматривает. Смотрит… смотрит…
Наконец, он поднимает голову, вынимает из глаза лупу и замирает, впав в задумчивость.
— Ну⁈ — прерывает его медитацию грузин. — Настоящая⁈
Старик проводит ладонью по усам и, подняв голову, встречается со мной взглядом.
— Настоящая⁈ — теряет терпенье Дато. — Настоящая⁈
Та-та-ра-та-та, та-та-ра-та-та, звучат в голове фанфары Вагнера…
25. Се человек
Ювелир переводит усталые, немного воспалённые глаза на Дато Кахетинского. Веки у него набрякшие, под глазами мешки. Большие знания большие печали. Выглядит он, честно говоря не очень и я бы даже сказал, испуганно.
Вчера его тут не было, между прочим. Как интересно…
— Очень тонкая работа, — сипло говорит он, кивая несколько раз подряд.
— И? — Давид Георгиевич подходит ближе.
— Великолепно, — качает головой усач и поворачивается к грузину. — Просто поразительно.
— Что это значит? — теряет терпение вор. — Настоящая или нет?
— Настоящее… искусство, — говорит усач и снова смотрит на меня. — Невероятная работа.
Я киваю и вкладываю в свой взгляд все гипнотические возможности организма и способность передавать
