Сосредоточенный вид Николя говорил о том, что он внимательно слушает итальянца.
— …берем зубчик чеснока и обжариваем его в масле; как только тот начнет темнеть, тотчас вынимаем его. Затем в масло, впитавшее приятный запах чеснока, бросаете с полдюжины нарезанных анчоусов, доливаете немного мясного бульона, кладете очищенные и припущенные помидоры, соль, перец и специи по вкусу.
Николя продолжал осмысливать сделанное им открытие. Преследовавший его запах, запах, висевший в коридоре Дома для прислуги и уловленный им в жилище госпожи Ренар, оказался запахом чеснока, обладавшим неповторимыми оттенками, кои воспринимались совершенно по-разному. В одном случае они возбуждали аппетит, а в другом — угнетали своей тяжестью, цепкостью и тошнотворностью, пробуждая ужас и ощущение неведомой угрозы.
Беседа свернула на технику пения кастратов. С полным ртом Бальбо начал рассуждать о природе bel cantare, часто прерывая свою речь, чтобы основательно приложиться к стакану. Его страстные монологи вкупе с резкими интонациями и бурной жестикуляцией делали его похожим на марионетку. Барбекано с расстроенным видом безуспешно пытался остановить порыв друга.
— Утверждаю и готов многократно повторить, что мы должны ввести более тонкую градацию, принимать во внимание самые ничтожные звуки, заставлять слышать самые что ни на есть тончайшие нюансы. Надо не просто связывать звуки, делать паузы, повышать или понижать голос. Нет! Дай мне выразить, описать и выкрикнуть всю ярость, всю силу, показать неожиданные развязки, явить непредвиденные модуляции, выдать трели и каденции.
На губах его и в уголках рта выступила пена.
— Как вы находите это вино из Пьемонта? — напрасно пытался перевести беседу в иное русло Барбекано — его никто не услышал.
— А ведь есть еще возвышенный стиль, изысканный, неповторимый, способный передать самые пленительные страсти, доведенные до крайней степени своего выражения! Ну и кто, кроме нас, может это сделать? Кто?
И к величайшему смущению своего собрата, он так сильно хлопнул ладонью по столу, что принесенное служанкой блюдо подпрыгнуло и едва не опрокинулось.
— Свинина с кервелем, — объявил Барбекано, — came di maiale alia salsa di cerfolglio. Мясо обжаривается в оливковом масле, а не в гвоздичном, которое зачастую хотят всучить нам у вас на рынке.
Не думая о том, что его слова в устах любителя bel canto могут показаться странными, Николя с жаром произнес:
— То, что они называют гвоздикой, всего лишь разновидность мака, который усмиряет зубную боль; однако употреблять его в больших дозах опасно, ибо можно отравиться. В малых же дозах мак нередко добавляют в оливковое масло.
— Узнаю прилежного ученика Комуса, — воскликнул Барбекано, невольно подыграв комиссару. — Так вот, я добавляю еще шалфей, толченые ягоды можжевельника и капельку красного вина, а потом тушу мясо часа полтора на медленном огне. Мясо же, филейная часть, берется со спины.
— Кусок, богатый вкусовыми оттенками, нежный и лакомый, — прокомментировал Николя.
— О, да вы, как я вижу, знаток! Для соуса я мелко рублю шалфей вместе с чесноком, солью, перцем и добавляю чуточку мягкого ароматного уксуса, который мы называем бальзамическим, и немного оливкового масла. Все хорошенько перемешиваю и, выложив мясо на блюдо, обмазываю его полученной смесью и обкладываю маленькими луковичками, маринованными с медом.
После первого же кусочка за столом воцарилась долгая тишина.
— Боже, какое нежное мясо, — томным голосом произнес Лаборд, — просто тает во рту! А этот изысканный запах шалфея!
От такой похвалы Барбекано даже покраснел от удовольствия.
— Нам всегда рекомендуют мед, — вернулся к прежней теме Бальбо, — он отлично смягчат горло. А нам надобно его беречь, ведь нам часто приходится напрягать его. Когда нижние ноты звучат полно и закругленно, пение становится более нежным, даже при переходе к верхним нотам. Достичь нужного звучания низких звуков гораздо важнее, чем, подражая птичьему свисту, издать два верхних звука кряду.
— Вы оба родом из одного города. Ваши семьи знакомы друг с другом?
Бальбо подозрительно уставился на Николя. Ответил Барбекано:
— Нет, потому что между нами тридцать лет разницы.
— Ваша семья проживает там по-прежнему?
— Понятия не имею, — промолвил Бальбо. — После того, что с нами сделали, зачем они нам?
— Я очень признателен господину Бальбо за те подробности, кои он мне сообщил; без сомнения, они обогатят мою работу.
— А я, — начал Бальбо, — хотел бы еще сказать.
Грязные тарелки убрали и поставили на стол десерт, поэтому объяснения кастрата пришлось отложить.
— Рецепт этого блюда я вам не скажу, — произнес Барбекано, — ибо это семейная тайна, и я обещал матушке никому ее не раскрывать.
— Глупо уносить его с собой в могилу, — проворчал Бальбо.
— Вместе со многими иными вещами, друг мой! Ах, это не важно! Тем более что господин д’Эрбиньяк, столь тонко разбирающийся в кулинарии, возможно, распознает, что входит в состав десерта, именуемого княжеским.
— Княжеский десерт. Какое многообещающее название!
Отправив в рот кусочек, Николя ощутил на удивление гармоничное сочетание ингредиентов, являвшее подлинную симфонию вкуса.
— Я бы сказал, что бисквит пропитан несколькими видами алкоголя, одним из коих, безусловно, является ром, а в густой крем внутри добавлена некая субстанция, что в сочетании дает восхитительный вкус.
Барбекано добродушно улыбнулся.
— К сожалению, не могу вам сказать. Но я преклоняюсь перед тонкостью вашего вкуса.
Бальбо бесцеремонно перебил его.
— Возвращаясь к теме нашей беседы, послушайте вот это.
Он вскочил, оттолкнул стул и, отступив на пару шагов, продышавшись, запел. И тут с ним произошло буквально волшебное превращение: позабыв о его нелепой внешности, сотрапезники внимали поистине божественной мелодии. Для Николя она стократно превосходила все, что ему когда-либо доводилось слышать. Чистота нот и их бархатистость, нежные переливы трелей оживляли чувства и проникали в душу. Рискованное, на грани возможного, исполнение привело слушателей в неописуемый восторг. Когда певец умолк, надолго воцарилась тишина.
— Эта ария — подлинное чудо! — воскликнул Лаборд. — Я имею в виду как собственно произведение, так и совершенство исполнения. Кто автор этого сочинения? Порпора? Галуппи?
Глядя, как, горделиво встрепенувшись, высокая фигура певца выпрямилась, Николя вспомнил петуха, готовящегося издать свой громкий крик.
— Нет. Это пока безымянное произведение. А его автор — я.
Столь торжественное заявление повергло Лаборда в изумление.
— Больше я ничего не скажу, и на этом, дорогой мой Барбекано, позволю себе откланяться. Господа!
