Церемонно, как обычно бывает в присутствии новых лиц, все заняли свои места. Повисло стесненное молчание; тогда Лаборд с присущей ему легкостью, приобретенной при дворе, начал разговор, быстро подхваченный хозяином дома, который поначалу явился его единственным собеседником. Темой обсуждения стали мотеты Делаланда, написанные, как полагали, специально для контральтиста. Тут оба певчих затеяли спор, ибо их мнения по вопросу расходились, а скромные познания комиссара не позволяли ему рассуждать на эту тему. Затем заговорили о Баньера, с которым Барбекано поддерживал отношения в юности.
— Господа, — произнес Бальбо, — трудно себе представить, что он добровольно подверг себя мучительной операции, дабы сохранить без изменений качество своего исключительного голоса.
— И все же это так, — произнес его собрат, — он сам, по собственной инициативе, велел кастрировать себя, когда проживал во Франции, и оказался под угрозой высылки, ибо такова была воля короля.
— Который никогда не угрожал напрасно, — добавил Бальбо. — И все же король остановил карающую длань, занесенную над артистом, ибо высоко ценил его голос.
— Скажите, а правда ли говорят, что он был не слишком красив?
— О! Не просто некрасив, а уродлив! Ростом чуть выше карлика, спереди и сзади горб, ноги кривые и хромые, а нос и подбородок почти соприкасались, как у куклы, изображающей Пульчинеллу!
— У куклы?
— Точнее, у марионетки. Но как только он начинал петь, все забывали о его внешности, завороженные потрясающим тембром его голоса!
Лаборд, без сомнения, понимая, куда может завести вопрос, который он намеревался задать, сделал паузу, а потом вновь взял слово.
— Полагаю, господа, вы все, а особенно вы, дорогой Барбекано, знаете, в каком я восторге от вашего таланта и какое глубочайшее уважение он мне внушает. Но, увы, я также знаю, что ради него вам приходится претерпевать страдания не только физические, но и моральные. Когда понимаешь, насколько суровы испытания, что приходится вам преодолевать, хотелось бы спросить, каким образом принимается такое решение.
— О, на столь деликатно поставленный вопрос нельзя не ответить; думаю, мы с Бальбо сможем разъяснить вам все, что вам хотелось бы знать.
Бальбо буркнул нечто неодобрительное.
— Здесь, во Франции, — невесело начал Барбекано, — нас называют неполноценными каплунам, французы нас презирают, для них мы являемся объектами бесконечных насмешек. И хотя слово «кастрат» не может оскорбить даже самое деликатное ухо, французского синонима для него нет. Это очевидное доказательство того, что непристойным или позорящим слово становится не столько от тех представлений, которые с ним связаны, сколько от его окружения, от обычая употреблять вместе с ними слова, характеризующие его одобрительно или же дурно. В противоположность итальянскому, где слово castrato называет прежде всего род занятий, французское слово напоминает об операции, изменяющей человека, о позорном насилии над личностью.
Сказано было искренне, акцент же усилил произведенное речью впечатление.
— Мы не принадлежим к этим людям, — примиряющим тоном произнес Лаборд. — Да и как можно осуждать того, кто стал жертвой собственного отца, решившего подвергнуть ребенка операции ради удовольствия толпы!
— А знаете, кто заставил отца принять такое решение? Нищета, господин Лаборд, нищета! В каждом мальчике может дремать великий голос. Ценой этой роковой жертвы многие бедные семьи спасаются от голода.
— И готов держать пари, — добавил Бальбо, — что на сотню прооперированных детей только у нескольких будут изумительные голоса.
— Простите мое невежество, — вступил в разговор Николя, — однако объясните, каким образом подобная операция ведет к желаемым результатам?
Сверкая глазами, Бальбо собрался отвечать, но Барбекано поспешил опередить его.
— Дело в том, — начал он, — что в результате операции удается сохранить тот же размер гортани, что и в детстве. Голосовая щель остается узкой, как у мальчиков, опущение гортани не происходит, а следовательно, голосовые связки не удаляются от резонирующей полости, что придает голосам кастратов необычайную чистоту и звонкость. У кастратов не происходит ломки голоса, поэтому они способны исполнять пассажи большой длительности. В провинции Умбрия, в частности в Норчии, откуда я родом, издавна делали операции, превращавшие мальчиков в кастратов.
— А чтобы избежать оскорбительных вопросов, которые непременно придут вам в голову, — горьким и вызывающим тоном произнес Бальбо, — скажу сразу, что мы такие же люди, а не диковинки для показа на ярмарках.
Напрасно Барбекано примиряющим жестом поднял руку.
— Я еще не все сказал. Например, нам запрещают жениться, но не потому, что мы ни на что не способны, а потому, что Церковь запрещает браки без возможности произвести потомство. Поэтому, господа, женщины видят в кастратах только любовников. Но примеров таких множество, ибо мы в состоянии удовлетворить и их желания, и наши собственные. Я говорю это для того, чтобы…
— Действительно, об этом велось много споров, — примиряющим тоном подхватил Барбекано. — Так, в 1667 году Салези женился на своей возлюбленной. Вся Саксония им сочувствовала. В результате долгих скандальных дебатов между законниками и теологами ему удалось преодолеть запрет Церкви. А те потом еще долго спорили, какие решения должны воспоследовать из этого прецедента.
Старая служанка в темном чепце объявила, что обед готов. Хозяин дома вздохнул с явным облегчением: скользкая тема наконец была закрыта. Он повел гостей в маленькую восьмиугольную комнату, где потолок заменял натянутый, словно у палатки, холст. Окошко выходило во фруктовый сад, где ветви деревьев сгибались под тяжестью персиков и абрикосов. Беседа приняла менее опасное направление. Долго обсуждали жару, неожиданно воцарившуюся во всем королевстве, а также всевозможные погодные отклонения, которых в уходящем веке насчитывалось немало. Наконец служанка поставила на стол удивительно ароматное блюдо.
— Паста с черными трюфелями. Блюдо, которое готовят в Норчии, моем родном городе, — с гордостью объявил Барбекано.
— Мой дорогой, — произнес Лаборд, — маркиз д’Эрбиньяк весьма интересуется кулинарным искусством и был бы вам весьма признателен, если бы вы рассказали, как готовят кушанье, источающее столь дивный аромат. Не правда ли, Николя?
Комиссар, похоже, настолько задумался, что перестал слышать застольный разговор и даже не услышал обращенных к нему слов друга. Запах стоявшего на столе блюда пробудил в нем смутные воспоминания, постепенно приобретавшие все более отчетливые очертания. Он не первый раз сталкивался с этим запахом, и каждая встреча была связана с неприятными ощущениями. Однако он сумел взять себя в руки и, встрепенувшись, с улыбкой подтвердил слова Лаборда.
— О, никаких секретов! Как говорят у вас во Франции, один миг — и все станет ясно. По этому рецепту готовят пасту во всех старинных домах Нерчии. Как обычно, пасту варят в горячей соленой воде; главное — не переварить. Потом воду сливают, а пасту помещают в большую миску и посыпают мелко нарезанными трюфелями; трюфелей вам понадобится пять или шесть. Потом приступаете к приготовлению соуса.
