они пострадали, когда люди придут разбивать Зимний замок, гневаясь на тебя. Но не переживай. Я скоро вернусь. Не один. А пока наслаждайтесь друг другом.
Он повернулся к Таасас, и та тут же широко улыбнулась и протянула руку. Веспус взял ее за руку и увел.
Печаль смотрела на Расмуса, который кашлял, пока ростки покидали его рот, оставляя зеленые следы. Его глаза были почти такими же темными, как у его отца, бездонными, когда он посмотрел на нее.
— Прости меня, — сказал он, слезы лились по его лицу.
Печаль кивнула, ее глаза наполнились влагой.
И лозы потащили ее вперед, к коже Расмуса.
Ростки на ее запястьях заставили ее ладони подняться к его груди, и она сжала кулаки, надеясь уменьшить влияние его прикосновения, его руки согнулись против его воли, чтобы обнять ее.
И все закончилось. Не было больше боли и борьбы. Она парила, свободная, как птица, не скованная кожей, разумом и своей ролью. Она была лишь чувствами, купалась в свете звезд или бархате в голове, и это было роскошно и чувственно. Она была свободна.
Все, что терзало ее секунды назад, пропало, и остался экстаз, что был сильнее всего, что она ощущала раньше. Не было страха и боли. Была лишь радость и желание получить больше.
Она знала его тело, знала его кожу под своими пальцами, его запах, и это тоже радовало ее, пока она вспоминала это.
Она прижалась лицом к его груди, слушала дикое биение его сердца, прижалась губами к его пульсу там.
— Не надо, — выдавил он, и Печаль подняла голову.
Он был таким печальным. Почему он так выглядел?
Она растерянно отодвинулась от него и нахмурилась.
— Что такое? — спросила она.
— Ты опьянена. Из-за меня. Тебе нужно остановиться, — сказал он, глядя на нее темными глазами. — Думай о Лувиане. Ты хочешь Лувиана.
Но Печаль не хотела думать о Лувиане или останавливаться. Когда она касалась Расмуса, ничего не болело. Она нежилась в этом чувстве, позволяя себе парить в нем, откинув голову, глаза закрылись.
Если его было так приятно касаться, то как будет ощущаться поцелуй?
Она потянулась к нему, приоткрыв рот.
— Хватит, — рявкнул он, и лоза закрыла его рот.
Он мрачно смотрел на Печаль поверх лозы, и что-то поменялось в ее разуме. Он никогда раньше не останавливал ее.
Печаль в смятении убрала руки, боролась с лозой, которая заставляла ее руки вернуться на месте, пока она не потеряла терпение, склонилась и укусила стебель. Сок покрыл ее губы, и Лоза отпрянула.
Другая тут же заменила ее, но горький вкус сока во рту и отсутствие прикосновения к Расмусу на миг вернули Печали ясность разума.
И она подняла кулак ко рту и укусила себя, сосредоточилась на боли. Его способность — то, что жило в его коже, зовущей ее — тут же стала манить ее, чтобы стереть боль, но Печаль кусала все сильнее, не хотела утешений. Слезы потекли из ее глаз, кровь полилась между пальцев.
«Думай о Лувиане».
Лувиан, наглый, раздражающий, неукротимый. Лувиан, который шел за ней всюду, но только если думал, что это ей не навредит. Лувиан, вызывающий ее смех. Он делал ее храброй, потому что его веры в нее хватало на их обоих.
Она думала о нем, кусала свою плоть, хоть лозы подняли ее тунику, чтобы кожа ее живота и груди прижалась к Расмусу.
Она думала о себе и Расмусе. Они не хотели этого. Они выбрали быть друзьями.
Ее воля ведь что-то значила? Она боролась за власть над телом.
Это не было настоящим.
— Он хочет, чтобы нас вот так застали, — сказал Расмус.
Она кивнула, все еще кусая ладонь, цепляясь за ясность, которую это придавало ей. Она знала, что он был прав. Веспус не просто скажет, что его сын и канцлер нарушают священный закон между их народами, а покажет им.
Лозы без предупреждения отпустили их и вернулись к столбикам кровати, словно больше нигде и не были. Печаль рухнула на кровать, Расмус — где-то рядом с ней. Туман и желание пропали из ее головы, она села и опустила тунику.
Ей было плохо от стыда и отвращения.
— Что случилось? — сказал Расмус, пытаясь звучать нормально.
— Не знаю, — медленно сказала она.
Они смотрели друг на друга, и глаза Расмуса расширились.
— Почему они остановились?
— Какая разница? — Печаль вскочила с кровати, дернула дверную ручку, но она не поддавалась.
Печаль повернулась, Расмус спешно натягивал рубашку, найденную у стула, застегивал пуговицы.
Растения отступали к своим горшкам, ростки втягивались в стебли, уже не слушались Веспуса, а возвращались в нормальное состояние. Вскоре комната стала такой, какой Печаль видела ее во время визита утром, когда сообщили о чуме. Комната любителя ботаники.
— Думаешь, с ним что-то случилось? — сказал Расмус.
Печаль не успела ответить, раздался громкий грохот, и комната содрогнулась, стекло в лампах стучало о медное основание.
27
Конец игры
— Что это было? — сказала Печаль.
— Звучало как взрыв.
Она думала о том же. Два взрыва за один день… волоски на ее шее встали дыбом.
— Нам нужно выбираться отсюда.
Они снова попробовали дверь, но не могли никак ее открыть.
— Диван, — предложила Печаль, и они подняли ее вдвоем и использовали как таран, хоть хрупкое основание дивана разбилось от первого удара. Больше в комнате не было ничего достаточно прочного или того, что они могли поднять. Они
