рукой в сторону кухни.
— Я все убрала. А теперь иду спать. Уже слишком поздно есть. — И я все равно не смогу проглотить ни кусочка из-за комка в горле.
— Кто сказал, что пора спать?
Страх пробегает по моему позвоночнику, когда он делает один шаг ко мне, затем другой. Он не помогал с продуктами, когда мы вернулись, вместо этого расхаживал у кухонного окна, бормоча что-то в телефон. Без сомнения, разговаривал с Ривером.
Разговор никак не повлиял на его настроение. Если уж на то пошло, оно стало еще хуже.
Я отступаю от него, пока не упираюсь в стену рядом с дверью спальни.
— Извини. Ты голоден? Я могу приготовить тебе что-нибудь поесть.
— Голоден. — Он говорит это с улыбкой, мрачной и знающей. — Но я не хочу консервированный суп.
Никогда, никогда в своей жизни я не думала, что настанет время, когда Рен будет смотреть на меня так, как сейчас — голодный, нуждающийся, — и я сделаю что угодно, только не растаю и не упаду в его объятия. Я имею в виду, это все, чего я когда-либо хотела. Чтобы он захотел, чтобы я вернулась. Чтобы мы были открыты и честны в наших чувствах, вместо того, чтобы скрывать их от остального мира.
Но, черт возьми, он даже не принял душ. На костяшках его пальцев и под ногтями все еще засохшая кровь. Конечно, не столько, как было в лесу, но этого достаточно для напоминания.
У меня так пересохло во рту, что я едва могу говорить.
— Чего ты хочешь?
— Хочешь сказать, что не понимаешь? — Он останавливается в нескольких футах от меня, обхватив рукой свою очевидную эрекцию. — Я хочу, чтобы ты встала на колени и взяла член в рот. Чтобы ты отсосала мне.
— Я не хочу… — уклоняюсь я, закусывая губу. — Я действительно устала. Может быть, не сегодня.
Его голова откидывается назад, как будто я его ударила. Он настолько ошеломлен.
— Ты серьезно?
— Да, — шепчу я.
— Кто сказал, что у тебя есть выбор?
Нет, этого произойдет. Он этого не сделает. Одно дело — связать меня и свести с ума тем вибратором, хотя об этом я тоже не просила.
Но это совсем другое. По крайней мере, когда он делал это, то думал о моем удовольствии, даже если это была не моя инициатива.
А сейчас он просто требует того, чего хочет, не обращая внимания на меня. И он все еще звучит так, будто ненавидит меня. Все это неправильно.
— Хотя, знаешь… — Я прижимаюсь к стене, когда он снова подходит ближе, его тяжелые ботинки шлепают по полу. — Я могу заставить тебя делать то, что я хочу.
— Но ты бы так не поступил. — Это самое трудное, что мне когда-либо приходилось делать, — смотреть ему в глаза, когда я хочу только одного — убежать. — Ты бы не причинил мне такой боли. Ты бы не заставил меня делать то, к чему я не готова прямо сейчас.
Я не знаю, кого пытаюсь убедить. Не уверена, что вообще верю в то, что говорю. Сегодня вечером он показал мне, что способен на все.
Его глаза превращаются в щелочки, и на одно ужасное мгновение я понимаю, что это конец. Он мог заставить меня, и ему бы это понравилось. У меня перехватывает дыхание, но я борюсь со слезами, молча призывая его сделать свой ход.
Его плечи опускаются, и он убирает руку со своей выпуклости.
— Ладно. Тогда иди спать, — рычит он. — Мне все равно есть чем заняться.
Я не жду, и не пытаюсь понять, говорит ли он серьезно. Я скольжу вдоль стены и ныряю в спальню, прежде чем закрыть дверь. Я впервые по-настоящему закрываю дверь между нами. Я не хочу, чтобы он был здесь, находясь в подобном состоянии.
Теперь льются слезы, горячие и болезненные, пока я неуклюже натягиваю ночную рубашку и забираюсь в постель. Мое сердце разрывается к тому времени, когда я прижимаюсь калачиком к стене, содрогаясь, когда заглушаю одно рыдание за другим, прижимая подушку к лицу, чтобы он не услышал.
Подумать только, когда-то я считала Рена своим спасением.
А теперь, когда я погружаюсь в комфортный сон, задаюсь вопросом, не станет ли он причиной моей смерти.
25
РЕН
Звук собственного вздоха заставляет меня вздрогнуть и проснуться.
Я больше ничего не слышу, кроме стука собственного сердца в ушах. На этот раз сон был таким ярким, но с той ночи они такими и остаются.
Единственная причина, по которой я сейчас не охвачен неконтролируемой яростью, — это осознание того, что Кристиан мертв. Он понял, что от грехов не убежишь, и наказание совершает не какой-то невидимый человек в небе.
Он больше никогда не причинит вреда ребенку.
Он никогда не будет морить их голодом, пытать или извращать их разум до тех пор, пока они не перестанут отличать реальность от фантазий.
Он узнал, что происходит, когда кто-то больше и сильнее его решает уравновесить чаши весов.
Единственное, о чем я жалею после пробуждения, это о том, что мы не можем убить его снова, когда боль и унижение так же свежи, как и тогда, когда я был всего лишь ребенком, который не мог защитить себя. Я не сделал ничего плохого, но правда никогда не имела значения. Не тогда, когда Джозеф решил иначе.
Я едва могу сдержать ярость, вспыхивающую у меня внутри при воспоминании о том, что меня игнорировали, называли лжецом, контролировали каждое мое движение и каждый кусочек еды. Гнев разгорается так же жарко и ярко, как всегда, всякий раз, когда я возвращаюсь в те странные, сбивающие с толку дни.
Если так будет продолжаться и дальше, то в конце концов во мне прожжут дыру. Единственное, что меня утешает, — это то, что скоро все закончится, и если уничтожение Ребекки и ее злобного засранца-сына принесет хоть какое-то удовлетворение, как и наблюдение за истекающим кровью Кристианом, я буду ждать этого с большим нетерпением, чем когда-либо.
И, по-видимому, мой член тоже. Я тверд как сталь с тех пор, как проснулся. Яркие воспоминания о последних, мучительных минутах жизни Кристиана довели его до такого состояния. И, конечно же, тот факт, что к нему прижимается гладкая, пухлая попка Скарлет, превращает мое возбуждение в нечто более глубокое. Более сильное.
Обычно я тренируюсь до тех пор, пока не упаду в обморок после такого пробуждения.
Крепкий рок, от которого мое сердце колотится, полное адреналина — был единственным способом сжечь энергию, которая в
