до него.
— Откуда ты знаешь? Может, я все это время был злым. Я мог быть настоящим ублюдком, а ты просто никогда этого не замечала.
— Может быть, и так.
Вся моя боль грозит выплеснуться наружу, и я не знаю, хватит ли у меня сил сдержать ее. В плотине слишком много трещин.
В конце концов, она лопнет.
— Но ты никогда не был таким со мной. Я всегда могла рассчитывать на твою доброту и сострадание. Ты всегда дарил мне свет и любовь.
— Ты когда-нибудь задумывалась, как это утомительно? — он издевается, и его слова, как ножи для колки льда, врезаются в мои барабанные перепонки. — Надевать маску, носить ее годами?
— Ты только так говоришь.
— Да. Успокаивай себя как хочешь, если от этого будешь спать спокойно по ночам. — Зачем он это делает?
— Это не может быть все из-за того, что я вышла и последовала за тобой. Я сделала это только потому, что была напугана.
— Вау. — Его голос ровный, серьезный. — Хорошо, что после этого ничего страшного не случилось, а?
— Не делай этого, — умоляю я убитым горем шепотом. — Пожалуйста, не делай.
Его молчание говорит о многом. Я никогда раньше не понимала, что тишина может ощущаться по-разному, в зависимости от энергии, стоящей за ней.
Дружеская тишина, например, приятна. В ней чувствуешь себя комфортно, легко, умиротворенно. Есть еще неловкая тишина. Она неприятна, но не прям ужасна.
Сейчас между нами воцаряется другой вид тишины.
Она темная. Бурлящая. Она хранит секреты, и я ненавижу ее.
Мне бы не хотелось, чтобы часть этого гнева была направлена на меня. Он ведь сам хотел, чтобы я была с ним, верно? Он много говорил о том, как важно, чтобы я была рядом. Теперь он ведет себя так, будто жалеет, что взял меня с собой. Думаю, одно дело хотеть, чтобы я была с ним до того, как ему пришлось сделать то, что он сделал. Не хочу думать об этом.
Ты должна. Ты не можешь притворяться, что ничего не происходит.
Снова слышу папин голос, еще более суровый, чем раньше. Я знаю, что это правда — я не прячу голову в песок. Ставки слишком высоки, чтобы я могла сидеть здесь и притворяться, что ни черта не знаю о том, что там произошло.
— Ты кого-то убил, не так ли? — Я знаю ответ, но мне нужно услышать, как он признает это. Я не собираюсь ходить вокруг да около.
— Что навело тебя на эту мысль? — спрашивает он легким, почти сладким голосом.
— Не мог бы ты дать мне прямой ответ? — Огрызаюсь я.
Его тяжелая нога на педали газа заставляет нас набирать скорость, пока я не начинаю хныкать от страха.
— Ты хочешь прямой ответ? Вот один из них — я отрезал ублюдку яйца, пока он был еще в сознании. Он кричал достаточно громко, чтобы у меня зазвенело в ушах, а затем залил кровью весь пол и мои руки.
Он отрывает взгляд от дороги достаточно надолго, чтобы одарить меня ослепительной улыбкой, от которой у меня кровь стынет в жилах.
— Разве ты не рада такому ответу?
— Пожалуйста, притормози, — умоляю я, когда он делает поворот достаточно быстро, чтобы колеса завизжали. Он только смеется, усиливая ужас этого кошмара и доводя мои и без того панические мысли до безумия.
Я не знаю, что он сделал, но, в любом случае, это должно быть ужасно.
Судя по ликованию в его голосе.
— Не делай вид, что ты не знаешь, что твой драгоценный отец делал подобные вещи, — насмехается он, в то время как я шатаюсь от ужаса и пытаюсь не реагировать на то, как мы летим в темноте. — Или что ты не знаешь, что твой брат способен на это. Я всего лишь совершил поступок, который у тебя заложен в крови. Может быть, именно поэтому ты так отчаянно пыталась прокрасться за их спинами не с тем мужчиной, хотя знала, что они будут в бешенстве.
В этом-то и проблема. Я всегда подозревала, что мой отец приказывает людям делать то, что требует ситуация. Я не дура. Это одна из тех вещей, которые само собой разумеются. В моей семье было много такого.
Открытые секреты. Знающие взгляды. Тесса — единственная, кто их не понимала.
Но увидеть кровь и безумное выражение лица Рена, которые превратили его в незнакомца?
Это он заставил того человека кричать, как животное, и теперь у меня есть мысленный образ, который можно соединить со звуком.
Улыбался ли он так же, когда делал это?
С этим человеком я делила постель.
Мне не следовало спрашивать. Чем меньше я знаю, тем лучше.
Полагаю, если моя мать смогла научиться смотреть сквозь пальцы, то и я смогу. Это неизбежно — я всегда должна была выйти замуж за мужчину из нашего мира, и в моем сердце им всегда был Рен. Придет время, когда мне придется привыкнуть игнорировать то, что он делает, когда мы не вместе.
Когда я думаю об этом таким образом, позволяя этой идее проникнуть в мои кости, я нахожу небольшое облегчение.
Поначалу.
Потому что есть одно важное отличие. Я уверена в этом.
Обращался ли папа когда-нибудь с мамой так, словно ненавидел ее после того, как убил кого-то? Как бы мне хотелось спросить ее, хотя я и знаю ответ? Он никогда не относился к ней иначе, как к драгоценному подарку. Однако, если бы это означало снова услышать ее голос и оказаться в ее нежном, любящем присутствии, я бы задала сотню бессмысленных вопросов.
Я никогда не нуждалась в ней больше, чем сейчас. И не только в ней. В них всех. Моей семье. Они мне нужны, но я понятия не имею, как до них добраться.
Не больше, чем я знаю, как достучаться до мужчины рядом со мной.
— Делай все, что должен, — шепчу я, дрожа, чувствуя тошноту в животе и чертовски жалея, что не осталась на месте, как он и сказал. — Просто пообещай, что потом не будешь вымещать это на мне.
Я едва слышу, как он фыркает.
— Я никогда не даю обещаний, в выполнении которых не уверен.
Боже мой. Что с ним случилось?
Кем он стал?
— Куда это ты направляешься?
Этот вопрос заставляет меня резко остановиться на полпути через гостиную в спальню. Если бы это было в другое время и если бы я не была так расстроена, я могла бы сорваться на сарказм. Куда, по-твоему, я направляюсь?
Но не сейчас.
Вместо этого я машу
