и в сердце Вашего Императорского Величества, верно, проснется жалость к юноше, которого Вы любили, который с детства имел счастье быть часто и много возле Вас, и для которого Вы были как отец. Да внушит Господь Бог Вашему Императорскому Величеству переменить свое решение и положить гнев на милость…
Поразительно, как «семья» тотчас вставала грудью на защиту своих родственников в «стрёмных» ситуациях, при этом ничуть не стесняясь «подставлять» императора чередой скандальных любовных связей и морганатических браков, которые подрывали репутацию монархии! Но надо отдать должное Николаю II. На этом слезном прошении он написал своей рукой:
”Никому не дано права заниматься убийством; знаю, что совесть многим не дает покоя, т. к. не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай.
И последнее. Именно благодаря отправке на фронт великий князь Дмитрий Павлович остался жив после революции, оказался в эмиграции, женился на дочери американского миллионера и скончался в Швейцарии в 1942 году. А вот Николаю и его семье после убийства Распутина оставалось жить полтора года…
Глава двенадцатая
Простая семья
Начало конца
ПБ: В воспоминаниях великого князя Александра Михайловича (Сандро) есть эпизод его встречи с Александрой Федоровной и Николаем в феврале 1917 года. Даже если князь что-то приукрасил (больше всего – свою персону), в целом этот эпизод выглядит вполне достоверным, и недаром на него часто ссылаются историки. Здесь мы видим, как вела себя царица в критический для России момент.
”Я вошел бодро. Алике лежала в постели в белом пеньюаре с кружевами. Ее красивое лицо было серьезно и не предсказывало ничего доброго. Я понял, что подвергнусь нападкам. Это меня огорчило. Ведь я собирался помочь, а не причинить вреда. Мне также не понравился вид Никки, сидевшего у широкой постели. В моем письме к Аликс я подчеркнул слова: «Я хочу вас видеть совершенно одну, чтобы говорить с глазу на глаз». Было тяжело и неловко упрекать ее в том, что она влечет своего мужа в бездну в присутствии его самого.
Я поцеловал ее руку, и ее губы едва прикоснулись к моей щеке. Это было самое холодное приветствие, с которым она когда-либо встречала меня с первого дня нашего знакомства, в 1893 году. Я взял стул, придвинул его близко к кровати и сел против стены, покрытой бесчисленными иконами и освещенной голубыми и красными лампадами.
Я начал с того, что, показав на иконы, сказал, что буду говорить с Алике как на духу. Я кратко обрисовал общее политическое положение, подчеркивая тот факт, что революционная пропаганда проникла в гущу населения и что все клеветы и сплетни принимались им за правду.
Она резко перебила меня:
– Это неправда! Народ по-прежнему предан Царю. (Она повернулась к Никки). Только предатели в Думе и в петроградском обществе мои и его враги.
Я согласился, что она отчасти права.
– Нет ничего опаснее полуправды, Алике, – сказал я, глядя ей прямо в лицо. – Нация верна Царю, но нация негодует по поводу того влияния, которым пользовался Распутин. Никто лучше меня не знает, как вы любите Никки, но все же я должен признать, что ваше вмешательство в дела управления приносит престижу Никки и народному представлению о Самодержце вред. В течение двадцати четырех лет, Алике, я был вашим верным другом. Я и теперь ваш верный друг, но, на правах такового, я хочу, чтобы вы поняли, что все классы населения России настроены к вашей политике враждебно. У вас чу´дная семья. Почему же вам не сосредоточить ваши заботы на том, что даст вашей душе мир и гармонию? Предоставьте вашему супругу государственные дела!
Она вспыхнула и взглянула на Никки. Он промолчал и продолжал курить.
Я продолжал. Я объяснил, что, каким бы я ни был врагом парламентарных форм правления в России, я был убежден, что, если бы Государь в этот опаснейший момент образовал правительство, приемлемое для Государственной Думы, то этот поступок уменьшил бы ответственность Никки и облегчил его задачу.
– Ради Бога, Алике, пусть ваши чувства раздражения против Государственной Думы не преобладают над здравым смыслом. Коренное изменение политики смягчило бы народный гнев. Не давайте этому гневу взорваться.
Она презрительно улыбнулась.
– Все, что вы говорите, смешно! Никки – Самодержец! Как может он делить с кем бы то ни было свои божественные права?
– Вы ошибаетесь, Алике. Ваш супруг перестал быть Самодержцем 17 октября 1905 года. Надо было тогда думать о его «божественных правах». Теперь это – увы – слишком поздно! Быть может, чрез два месяца в России не останется камня на камне, что бы напоминало нам о Самодержцах, сидевших на троне наших предков.
Она ответила как-то неопределенно и вдруг возвысила голос. Я последовал ее примеру. Мне казалось, что я должен изменить свою манеру говорить.
– Не забывайте, Алике, что я молчал тридцать месяцев, – кричал я в страшном гневе. – Я не проронил в течение тридцати месяцев ни слова о том, что творилось в составе нашего правительства, или, вернее говоря, вашего правительства. Я вижу, что вы готовы погибнуть вместе с вашим мужем, но не забывайте о нас! Разве все мы должны страдать за ваше слепое безрассудство? Вы не имеете права увлекать за собою ваших родственников в пропасть.
– Я отказываюсь продолжать этот спор, – холодно сказала она. – Вы преувеличиваете опасность. Когда вы будете менее возбуждены, вы сознаете, что я была права.
Я встал, поцеловал ее руку, nричем в ответ не получил обычного поцелуя, и вышел. Больше я никогда не видел Алике.
КБ: Приукрасил себя? Это вы еще мягко сказали! Весь этот отрывок вызывает во мне бурю негодования! И дело даже не в ракурсе, который берет князь для освещения события, описанного в воспоминаниях. Между прочим, написанных в весьма комфортной обстановке в Париже в 1920—1930-х годах. Дело не в «кружевном пеньюаре», на который обращает внимание князь, кстати, любивший присылать великим княжнам Ольге и Татьяне открытки с эротическими сценами вместе со своими фотокарточками. Дело в его небольшой ремарке: «Я вижу, что вы готовы погибнуть вместе с вашим мужем, но не забывайте о нас! Разве все мы должны страдать за ваше слепое безрассудство? Вы не имеете права увлекать за собою ваших родственников в пропасть».
Так можно было написать, только когда наверняка знаешь, что дальше произойдет. Какая именно гибель суждена царской семье. Но какова настоящая доля вины в революции не только царя, но и многочисленных родственников великокняжеских кровей? Какой процент их вины в несчастии Русской земли? 47 членов династии Романовых после Октябрьской революции сбежали за пределы России
