Слово «муж» прозвучало как-то неестественно, фальшивь, и они оба смутились.
— Академикам теперь регулярно выплачивают зарплату? — пошутил Скопин.
— Выплачивают регулярно, только вряд ли на нее проживешь. Игнатий издал две книги в Штатах, сейчас одна выходит во Франции, подписал договоры с Германией, Бельгией, его туда приглашают с лекциями, но теперь уже осенью, наверное, поедет.
— А ты?..
— Он хочет, чтобы я с ним поехала, но я не знаю. Надо все же думать о работе, а то совсем квалификацию потеряю. Это быстро. Его не станет, и что я буду делать? Милостыню собирать?
Она с горечью усмехнулась. Они помолчали. Таня затронула, видимо, наболевшую тему, и Лева не стал ее развивать. Снова посмотрел на часы.
— Я знаю, ты хочешь спросить, почему я вышла замуж за Игнатия? — поспешив, спросила Таня.
— Нет, я даже и не думал.
— Ты же любил меня, я знаю. — Она посмотрела ему прямо в глаза, и Скопин, не выдержав ее взгляда, опустил голову. Таня дотронулась до его руки, погладила ее. — Ты тогда был совсем как ребенок, ты и сейчас еще дитя, а три года назад совсем выглядел несмышленышем. Я в начале последнего курса заболела, ты помнишь, месяца три пропустила, всем говорила, что почки, но то была наша женская болезнь… — Таня на мгновение запнулась, прикусила верхнюю губу. — Меня вылечили, но сказали, что детей я иметь не смогу. Представляешь, какой был удар, а Игнатий Федорович, ты знаешь, он дружил с моими родителями, тут заявил: ерунда, будут дети! И повез меня в Штаты, там посмотрели, даже хотели делать операцию по пересадке яичника, но я отказалась. Операция была не только дорогой, но и жутко сложной. Опасной. Впервые в мире хирург брался пересадить яичники. Он был знаменит и раньше занимался пересадкой органов. Все это должно было занять шесть месяцев, от меня требовалось письменное согласие. Хирург говорил, что уверен на шестьдесят процентов. Я представила, как меня всю располосуют, будут рыться в моем теле, а потом рекламировать, как подопытную обезьяну, и отказалась. А потом все равно это будут уже не мои дети, так какая разница, лучше взять ребенка из роддома… Игнатий Федорович меня не уговаривал, он понимал, что я могу умереть. Пока шли переговоры, пока меня обследовали, мы все время были вместе и подружились. Мне даже показалось, что я полюбила его. Так бывает. Трудная минута в жизни, а рядом с тобой крепкий внимательный мужчина, симпатичный, умный, талантливый, переживающий за тебя, а вокруг все им восхищались, брали автографы, меня окружали лаской, словом, ты понимаешь… А потом, я всегда была влюблена в отца, и эта любовь как бы перенеслась на Игнатия. Вот такая история.
Она замолчала. Оцепенев, сидел и Лева.
— Что ты молчишь?
— Прости меня, — прошептал он. — Я ничего не знал… об этом.
— Но сейчас я поняла, что это было совсем другое чувство. И Игнатий это уже понял. Он даже сам советует мне найти кого-нибудь. Смешно, конечно. Он делает это из добрых побуждений, потому что все понимает. Он еще раньше предупреждал, что я могу не преодолеть этот возрастной барьер между нами и долго не соглашался стать моим мужем. Но я упрямая, — она усмехнулась, — и настояла на своем. А теперь сама все осложнила и постоянно думаю о тебе. Однажды увидела тебя на улице, и меня словно парализовало. Я хотела тебя окликнуть, открыла рот и не смогла произнести ни слова. А ты был, как всегда, в замоте и куда-то бежал. Даже не оглянулся. А когда позвонил, я буквально побелела. Дома была моя приятельница, у нее округлились глаза, она подумала, что с Игнатием плохо или кто-то из моих родителей умер. И когда ты пришел, я боялась зайти в кабинет к вам. Чуть поднос не уронила. И грустно, и смешно.
Он взглянул на нее и сам дотронулся до ее руки. Она крепко сжала его пальцы.
— Я ведь знаю, что ты меня до сих пор любишь. Правда?
Лева кивнул.
— Спасибо тебе.
— За что?!
— За то, что ты есть.
— Я…
— Не надо, не говори! — прервала она его. — Ничего сейчас не говори. Потом. Ты обо всем подумай и позвони, если захочешь, но сейчас я и без того так напряжена, что, кажется, сейчас взорвусь… Взлечу на воздух.
Она нервно рассмеялась.
— Ты иди. Мне очень трудно было все это рассказать тебе, а теперь я должна побыть одна, я…
Лева поднялся. Он подошел к Тане, погладил ее по голове, она рванулась, бросилась к нему на шею, заплакала. Он гладил се по спине и приговаривал:
— Я бы никогда не перестал любить тебя… Никогда, слышишь?..
Через час Скопин заявился в кабинет к Турецкому и выложил фотографии. Александр Борисович долго их рассматривал.
— А это кто с Оболенским? — спросил он.
— Академик Басов и его племянник Сергей. Судя по программе пластического изменения лица, Володину выбрали именно это. И тут все сходится. Басов давно мечтал заполучить Володина к себе, об этом рассказал Оболенский, и, видимо, едва Валериан рассказал о своих трудностях, это в тот период, когда его искали американцы и наши мафиозники, как Басов и предложил ему такой вариант. Своих детей у Басова не было. Он сразу получал талантливого ученого и племянника-сына. Володин, как известно, сирота. Оболенский в нашей беседе бросил одну фразу, на которую я поначалу не обратил внимание и вспомнил о ней позже, — увлеченно рассказывал Скопин, — он сказал, что у Сергея Басова такие же кудри и глаза, как у Валериана. Ну мало ли бывает похожих людей, это еще ничего не значит, но теперь это признание академика звучит как подтверждение моей версии. Круг замкнулся.
— Н-да, — промычал Турецкий. Он чувствовал себя хреново. «Пора уходить в сторожа», — подумал он.
— Вот почему его и не могли найти даже западные спецслужбы. Изменение лица — да, понятно. Но еще и изменение родственных связей! Такого не придумаешь!
— А ты знаешь, способный, сукин сын?! — сказал Турецкий.
— Может быть, — простодушно ответил Скопин и хмыкнул.
— Так вот знай теперь. Неплохая работа. Чем тебя премировать?
— Я бы рюмку коньяка выпил, — облизнув пересохшие губы, проговорил Лева.
Турецкий недоуменно посмотрел на него: Скопин никогда не пил. Даже от сухого вина его передергивало, а тут вдруг коньяк. Как назло, у него истощились все запасы. Он знал, что и у Кости ничего не было в сейфе. Вчера Александр Борисович выцыганил у него оставшиеся полбутылки «Метаксы».
Хозяин кабинета крякнул и, ни слова не сказав Скопину, вышел в соседнюю комнату, в канцелярию следственной части. Лара вырезала из газет все статьи, касавшиеся смерти Шелиша, об этом Турецкий попросил ее еще вчера, большинство статей он читал, но хотел подробно просмотреть их еще раз. Иногда журналисты высказывают весьма толковые мысли и находят яркие детали, а следователь мог их пропустить.
Александр Борисович вытащил пятьдесят тысяч, положил перед Ларой.
