церковь нашу, как и у вас, превратили в клуб. И что же? Из тех, кто посещал его, кто играл там в любительских спектаклях, кто занимался в кружках рисования, пения, в струнном оркестре, знаете, кто вышел? Один маршалом Советского Союза ныне стал, один сельскохозяйственный академик, еще один — дипломат, он сейчас послом где-то в Европе. Не считано, сколько агрономов, учителей, партийных работников! И ваш покорный слуга, грешным делом, тоже пришел в жизнь, в науку через этот замечательный сельский клуб.
— Браво! — и на этот раз воскликнула мисс Браун. — Господин Богородицкий, вы потерпели поражение.
— Нет, я его не потерпел, мадам. — Богородицкий краснел и злил ся. — Нужен был вам клуб, ну и строили бы его! — Он размахивал рука ми в сторону Ивана Лаврентьевича. — А чужое-то что ж прикарманивать… Да еще храм!
— Простите, — сказал Сабуров, — а вы убеждены, господин, что каждый храм заслуживает того, чтобы его сохраняли?
— Да, истинно убежден! Это — зодчество, народное творчество, душа народа.
— Опиум народа! — под сурдинку сказал Генка, не рассчитывая, что его услышат. Но Богородицкий услышал.
— Опиум! Повторяете, молодой человек, как попугай. Это религия имелась в виду, ее содержание, а не храмы. И то еще можно поспорить, опиум ли. И к тому же опиум — одно из лекарственных средств при сильных, стойких болях. Учтите.
— А вы знаете, господин, — продолжал Сабуров, — на Западе, в частности, у нас, в нашей католической Италии, за религиозностью которой так неусыпно следит Ватикан, многие храмы были бы давно заброшены, если бы они не приносили дохода церковникам. А доход они часто приносят лишь потому, что в них, в этих церквах, похоронены знаменитые люди и туда идут отнюдь не богомольцы и отнюдь не во имя этих, часто безвкусных, не представляющих собою никакой художественной ценности сооружений, а во имя знаменитых могил. Храм храму рознь, как и всякое произведение рук человеческих. Одни — это подлинные свидетельства мастерства…
— И такие мы бережно сохраняем, — откликнулся Иван Лаврентьевич. — Вы еще не побывали в Кремле?
— А другие — ремесленная дань времени или плод чьей-то прихоти, — закончил Сабуров.
— Я согласен с синьором Карадонна, — сказал Свешников.
— Ты? Антонин? — изумился Богородицкий. — Человек тонкого вкуса!
— Вот именно поэтому. — Свешников втягивал голову в плечи, как бы ждал по ней удара.
— Господа, товарищи, друзья! — воскликнул Александр Максимович. — Наш разговор слишком серьезен. Прошу вас наполнить бокалы, я хотел бы предложить тост. Господа, товарищи, друзья! — заговорил он, когда в рюмки было долито, и встал. — Я рад, что у нас завязался такой оживленный и откровенный разговор. Пусть наши дорогие гости знают, что мы вопреки недоброжелательной буржуазной пропаганде на самом-то деле откровенны, мы свободны в своих суждениях, мы отнюдь не одна некая ударная бригада, как нас хотят представить на Западе. Мы люди. И к нам приехали посланцы другого мира. Тоже люди. Земляне, так сказать. Как мы. И мы им рады, мы их приветствуем. Мы готовы им помогать, кто только чем сможет. Мы рады нашим дружеским контактам. За здоровье наших уважаемых гостей! За ваше здоровье, госпожа Браун, за вас, господа Клауберг, Карадонна и Росс! Все встали, чокались, кланялись друг другу, долго держали рюмки в руках.
Потом вновь пошли разговоры. К храмам больше, правда, не возвращались. Богородицкий усиленно звал всю группу издательства «New World» к себе в гости в ближайшее же время. Клауберг благодарил и заверял, что они будут рады возможности познакомиться ближе с замечательным русским поэтом и мыслителем.
Юджин Росс тем временем пересел на стул рядом с Генкой.
— Вы мне нравитесь, — сказал он Генке, положив руку на его колено. — Вы острый, современный юноша. Очень хочется как следует узнать вас, молодых советских людей. О вас пишут, конечно, на Западе. Но, должно быть, немало и врут. В футбол играете?
— Нет.
— А каким видом спорта увлекаетесь?
— Насчет спорта я не очень. — Генка засмеялся.
— Тогда в чем ваше хобби?
— Хобби-то? Трудно сказать. Жизнь во всех ее проявлениях, — не определенно ответил Генка. — Языки изучаю. Английский. Итальянский.
— Английский — это замечательно. Язык, на котором говорит пол мира. А итальянский… — Юджин Росс скривил губы. — Только как хобби. Не больше. У вас есть друзья, товарищи?
— Есть. Сколько угодно. У меня, как пишут в романах, обширные знакомства в различных кругах.
— Вы мне нравитесь, — повторил Юджин Росс и хлопнул Генку по плечу, — Давай выпьем на «ты». Мы с тобой не деды, чтобы на «вы» изъясняться. Тем более, что в английском языке этой разницы и нет. Ну как?
— Давай, — сказал Генка. Они чокнулись и выпили.
— Водка! — _ сказал Юджин Росс. — Я ее недолюбливаю. Слишком резкая жидкость. Виски лучше.
— Виски мне тоже нравится, — согласился Генка.
— Приходи ко мне в отель. У меня хороший запас виски.
— В «Россию», что ли?
— Нет, жить в «России» мы не захотели. Муравейник. Шум. Толкучка. Мы в «Метрополе». Запомни номер комнаты. Утром до десяти, во время обеда и вечером.
— А вы долго пробудете в Советском Союзе?
— Сколько надо. Может быть, полгода. А может быть, и год. Пока не сделаем дело.
— Ну, красота! — обрадовался Генка. Юджин Росс ему тоже нравился. Замечательный американский парень. Все-таки эти американцы народ настоящий! Простота. Общительность. С ними можно не церемониться, не раздумывать, в какой руке держать вилку и из какого бокала какое пить вино. Держи, как хочешь, и пей, из чего вздумается, что под рукой.
— Ладно, — пообещал Генка, — приду.
— И друзей своих приводи. На всех хватит. — Юджин Росс приветливо, во весь рот, улыбался.
К неудовольствию Сабурова Порция Браун увела от него Ию. Обе женщины уселись в «ситингрум», в уголке, возле курительного столика. Американская гостья угощала Ию особо пахучими сигаретами новой марки и расспрашивала о том, чем Ия занимается.
Ие не очень нравилась голубоглазая собеседница. Но долг вежливости обязывал, она рассказывала о том, что по договору с одной научной организацией переводит статьи из научных и технических журналов.
— И за это у вас хорошо платят?
— По-моему, нормально, — ответила Ия.
— Но вы так скромно одеты…
— Это не от бедности. — Ия улыбнулась.
— Отчего же?
— Так сложилось. С детства не имела тяги к нарядам.
— Вас больше привлекает интеллектуальная жизнь?
— Может быть.
— В нашем мире тоже есть подобные женщины. Обычно они ученые, общественные деятельницы. Но, как правило, они некрасивы, непривлекательны. А вы очень привлекательны. У вас такое лицо, такая фигура… Странно. У вас, очевидно, очень строгий муж?
— Я не замужем.
— О! Тогда я ничего не понимаю! Какие удивительные у вас мужчины! Если бы я была
