чурка.
— Вот кто у вас кричал! — сказала молодая. — А настоящая-то, живая дочь перед вами стоит.
Тут все дело и разъяснилось: матка-то, когда ребенку год минуло, прокляла дочку, что та спать ей не давала, титьки просила.
Большое благополучие через это Федор получил: поп-то бездетный был, так все деньги дочери оставил. И сейчас они живут, первый дом ихний в деревне, хлеба девать некуда, полон двор всякой скотины.
САГА О ЧАСОВОМ[77]
ЭТО там была королева заклятая в городе Кирмане, в Саратовской области (в старину область была, теперь губерния). Был король и отъехал на долгое время, и назначенное место было род крепости строенье. Дочь его, королевна, не в том месте, в непоказанном, начала строить; издержала казны много, злата, не счетом, а фурами воловыми. Отец ее за то проклят, и она находилась в крепости, в валу, в середине. Через каждые семь лет она выходит в человеческом образе.
Стоял егерский полк (я там служил) в карауле, стал часовой на часы. Близ глухой полночи выходит она в образе человечьем, говорит ему:
— Часовой, не бойся меня!
Часовой не убоялся, подходит к ней.
— Как сменишься, — говорит, — с часов, поди на базар, купи мне крест!
Часовой говорит ей:
— У меня денег нет!
Она вынула, дала ему денег. Она и говорит ему:
— Смотри, не сказывай, что видел и что слышал!
Часовой поутру пошел на базар, купил ей крест, стал на вторую ночь на то же место, в самое то же время. Выходит она, говорит:
— Что, часовой, купил крест?
— Купил!
— Станови свое ружье, иди со мной!
— Как же я, сударыня, оставлю? Нас начальство накажет!
Она говорит:
— Не бойся, начальники все там будут, куда ты пойдешь, там всех увидишь!
Пошла она в крепостной подвал, часовой за нею. Она ему говорит:
— Что я тебе дам, возьми. Будут тебя начальники, генералы стращать, не бойся никого: будет огонь и вода, не бойся ничего. Только иди за мною и вон выйдешь, не говори, пока я не заговорю!
Взошли они в подвал, увидал часовой ротного командира, корпусного; стращают его, говорят, что "мы тебя сквозь строй прогоним!" Он промолчал, с обеих стен пламя огненное на него пышет. Прошел он огонь, потом река, ветер и волны. Прошел он воду. Она ему показала пальцем взять шкатулку. Выходят из подвала, подходят к главной абвахье (гауптвахте). В сошках ружья, ходит часовой. Часовой их не видит. Приходят к крепостным воротам, ворота отворены. За крепостью через канавы большой мост. Вдруг пошли по мосту: на конце моста нечистые духи сорвали башмак с нее. Он только сказал:
— Сударыня, башмак потеряли!
И не стало ни ее, ни шкатулки.
Это было в 1826 году, когда мы там стояли.
СЕСТРА-ПОДПОЛЬНИЦА[78]
ЖИЛИ мужик и жонка. И детей у них много-много было. А она опять сразу двоих принесла. А мужику уже деток не надо — кормить нечем. Да еще девки. А он девок не любил. Вот она и говорит мужику своему:
— Поди, мужик, у меня ребенка брать.
А сама тихо и проговорила:
— Хоть бы одну-то подпольник взял.
И только сказала, глядь — одной девки нет нигде, как не бывало! Ну, ладно, она и мужику ничего не сказала.
Прошло лет много. Девка эта[79] выросла. Уже лет семнадцати стала. Вот праздник там пришел, отец с матерью поехали в соседнюю деревню. Ну, там, может, двадцать — тридцать верст либо, может, пятьдесят — неизвестно. А девка эта сидит у окна в избе, в пяльцах шьет. Шьет она, шьет, как тут подполье открылось в подпечи (из-под русской печи), и девка другая оттуда вышла.
— Здравствуй, — говорит, — девица, слушай, что я тебе скажу. Принесла нас с тобой мать в один день, мы с тобою сестры-однобрюшницы. Побоялась мать мужика своего, что деток много, а тут сразу двое, да еще девки. Позвала мужика к себе, а сама говорит, что хоть бы одну подпольник взял. Ну вот, ты и выросла на белом свете у отца-матери, а я у подпольника. Да недолго уж жить мне в этом подполье, сегодня замуж выхожу, уйду в другое подполье. Ты, сестра, погляди на свадьбу мою. Открой подполье вечером и глади. Свадьбу ту и увидишь.
Не бойся, тебя не тронут, ничего тебе не сделают. Только дальше чем за пояс не затягивайся и гляди до двенадцати часов. Как зайдет за полночь, так тогда не гляди. А утром спустись в подполье, увидишь там ящичек, так полушалок, фартук возьмешь — гостинец тебе.
Сказала — и как нет девки, пропала. Ну, ладно. Сестра та дождалась вечера. Сделала все, как та сестра велела. Открыла подполье, стала глядеть. Вначале темно ей показалось, а потом как загорит, загорит, загорит свет! И люди-то идут, едут! Полна изба. И невесту ведут. Мужик такой с ней видный — жених. Свадьбу играют. Глядела, глядела та сестра. А когда стало двенадцать часов, так все снова темно стало. Ничего не стало. Сестра-то закрыла подполье и ну реветь, ну плакать. А утром говорит брату (был у нее еще меньше брателко, годков пяти):
— Спустимся в подполье, там мне кое-что поглядеть надо. Ну, спустились они. Все так и есть, как та девка сказала. Открыла сестра ящичек, взяла фартук, полушалок хорошие. Ну, ладно, отец с матерью воротились из гостей.
— Что, — спрашивают, — дочка, плачешь?
А брателко меньшой говорит:
— А не знаю, чего ревет и ревет, уж два дня. Все заливается.
Нагрела девка самовар, подала отцу-матери кушать и говорит:
— А послушайте, что я скажу вам. Простись, матушка, у отца, поклонись ему в ноги, проси, чтоб простил.
А мать и говорит:
— Я вины перед ним не имею.
— Нет, — говорит дочка, — имеешь. Когда принесла меня, сколько было девок? Одна или две?
И тут рассказала все, что показалась ей сестра и что говорила, как свадьба у нее была. Полушалок, фартук показала. Ну, тут жонка-та и повинилась перед мужиком, поклонилась ему в ноги. А вторая сестра больше не показалась. Вот и быль вся.
НЕЛЮБАЯ
В деревне это было. Как родители велели сыну жениться, а у него была другая девушка. Он по их велению взял да и женился. Надо ведь зимой жениться, раньше-то,
