проблем. Все языки, которые мы могли бы придумать, были бы случайны.
Ну, а что насчет тишины? Она не случайна. Так, если два человека говорят, будет некое различие, тогда как если они соблюдают полное молчание, в этой тишине не будет никакого различия. В разговоре может быть некая дискуссия, в тишине не может быть никакой дискуссии.
Во внутреннем атрибуте двух человек не будет никакого различия, когда они пребывают в полной тишине. Какое различие будет между тишиной и тишиной? Но различие будет, если тишина принимается извне, тогда разговор будет продолжаться внутри. Различие будет, если два человека соблюдают тишину только для видимости.
Я сижу тихо, рядом со мной тихо сидите вы. Я продолжаю думать свое, вы продолжаете думать свое. Итак, хотя наши губы сомкнуты, акт мышления продолжается, и в таких условиях между нами будет огромное различие. Внутри мы будем находиться на тысячи миль друг от друга. Никто не может сказать, где будете находиться вы и где буду находиться я. Но если действительно достигается тишина, не принимаемая извне, а расцветающая внутри, распускающаяся изнутри, тогда и только тогда мы на самом деле пребываем в полной тишине. Тогда какое различие будет между вами и мной, когда внутри исчезли слова, когда внутри растворился разговор?
Не будет совершенно никакого различия. Мы будем стоять на одном и том же месте. Мы будем как бы одно целое. Постепенно, по мере развития тишины наши два пламени будут сливаться в одно пламя. Они не могут оставаться двумя обособленными явлениями, поскольку пограничная линия, обозначающая различие между ними, исчезла. Различие создает границу, а при его отсутствии граница исчезает.
Итак, тишина — неизменная тишина, внутренняя тишина — естественна, а не случайна. А все, что случайно, не вечно. Вот почему вы не можете сохранять гнев двадцать четыре часа в сутки, хотя вы можете жить во гневе целый день. Вы будете гневаться, а через какое-то время гнева не будет. Будет своего рода приход и уход гнева. Но не будет никакой помехи пребыванию во всепрощении на протяжении двадцати четырех часов в сутки. Вы можете оставаться всепрощающим целый день.
Таким же образом, если вы захотите жить в ненависти двадцать четыре часа в сутки, это окажется невозможным, вы создадите для себя ад. Тогда как если вы захотите вечно жить в любви — это возможно. Но невозможно оставаться с тем чувством, которое мы сейчас называем любовью, потому что это не реальная любовь, это случайная вещь.
Например, вы можете быть полны любовью десять минут из двадцати четырех часов, в остальное время это невозможно. А если кто-то делает усилие быть в любви дольше, для него будет трудно находиться в ней дольше десяти минут.
Почему? Потому что мы можем быть вечны только в том, что является нашей природой, и мы не можем быть вечны в том, что чуждо для нас, что было завезено извне. Это нужно убрать, этот груз быть убран.
Атман чист, незапянан. Он не портиться, он не становится иногда нечистым и не требует у нас очистки, и не требует у нас очищать его, делать его чистым вновь. Если атман может быть нечист, мы не способны сделать его чистым. Кто тогда сможет его очистить? Тот, кто мог бы его очистить, сам уже нечист. И все, что бы ни делал этот нечистый атман, будет нечистым.
Суть не в том, что атман становится нечистым, и мы нужны, чтобы его очистить. Он уже чист. Лишь мы накапливаем нечистоту со всех сторон, как если бы мы держали черную занавеску вокруг лампы.
Сияющий свет не изменится, не станет темнотой из-за этого. Свет ярко горит даже тогда, но окружающий черный занавес мешает свету светить во всех направлениях. И если свет такой же сумасшедший, как и мы, и забывает, что «я есть свет», тогда он столкнется с теми же трудностями, что и мы.
Наша связь с природой нашего «я» совершенно разбита, и мы отождествляемся с паутиной, состоящее из нашего тела, ума, чувств, мыслей, страстей и желаний, окружающих нас со всех сторон.
Мы начинаем говорить: «Это я!» А та часть внутри так чиста, так незапятнана, что все, что отражается на ней, отражается полностью, и мы ловим отражение на ней и начинаем говорить: в этом ошибка. Предположите, что зеркало, перед которым вы стоите, становится сознательным и говорит: «Это я!» Такое несчастье может случиться лишь из-за чистоты зеркала. Атман чист и незапятнан. И из-за этой кристальной чистоты все, что отражается в нем, как зеркале, что бы это ни было. Если подходит тело, оно отражается в зеркале и говорит: «Я есть твое тело».
Вы не знаете о постоянных изменениях в вашем теле и о том, как вы отождествляете себя с ними. Если бы первая клетка, созданная в чреве вашей матери, была бы изъята и положена перед вами и вам бы сказали: «Вы когда-то были этим», — вы бы стали сразу стали отрицать это и сказали: «Как это может быть мной. Это невозможно».
Если вас фотографировать пять-десять раз в день, то вся ваша жизнь будет длинной серией фотографий. В каждой фотографии вы признавали себя. Но какая же разница между фотографией вашего детства и вашей старости, какое огромное различие между новорожденным ребенком и трупом, спускающемся в могилу? Во всех этих изменениях вы есть. Чтобы ни отражалось в вашем зеркале, вы говорите: «Это я».
Находили ли вы когда-нибудь сходство между вашими детскими фото и фото в старости? Есть ли между ними какое-то сходство? Вы ли этот ребенок? Нет, когда-то вам это принадлежало и это зафиксировалось в вашей памяти; у вас осталась лишь претензия, что это были вы, тело же изменяется каждый день.
Ученые говорят, что каждая клетка нашего тела изменяется в течение семи лет. Ни одной старой клетки не остается. Но наше отождествление продолжается. За семь ле наши коси, наша плоть, наша кровь и все другие клетки изменяются. Если человек живет до семидесяти лет, его тело изменится десять раз.
Тело полностью изменяется каждое мгновение, но внутри есть незапятнанное зеркало. Что бы в нем ни отражалось, какая бы картина в нем ни создавалась, она говорит нам: «Это я». И если это отождествление разбито, если это невежество убрано, если мы прекращаем говорить: «Это я», — тогда мы сможем сказать: «Я знаю эти перемены, я свидетель всего этого, я знал мое детство и я не был этим, я знал мою юность,
