Книга Мой друг по несчастью - Артём Римский

– Сдохните его! Сдохните его! Сдохните его! – большая часть скандировала именно этот лозунг, остальные улюлюкали, атукали и свистели.

Да, все это могло выглядеть забавно, и даже начало таким выглядеть, когда я понял, что зомби-варвары нас не догонят. Но стоило мне об этом подумать, как сразу стало не до забав. Новая волна высыпала из новых домов, и среди них мужик с ружьем. Большинство этих безумцев гнались за мной не более сотни метров, после чего передавали эстафету своим более свежим соплеменникам, но тощая седая баба, придумавшая «сдохните его» не отступала и продолжала гнать в первых рядах. Может быть, она и спасла мне жизнь, когда выхватила у стрелка его ружье и принялась сама целиться в нас прямо на бегу.

– Целься в коня! В коня целься! – напутствовали зомби-варвары своего вождя.

До конца улицы оставалось около пятисот метров, и я уже видел спасительную лесополосу, в которой, – в этом я не сомневался, – зомби-варвары не станут нас преследовать, ограниченные только интересом к своей территории. Прогремел первый ружейный выстрел. Инцитат не сбавил скорости, но вполне могло случиться, что второй или третий выстрел собьет его с ног. Еще полминуты, а дальше дорога переходила в какую-то старую и заброшенную трассу, дома заканчивались, и мы были спасены. Раздался второй выстрел. Сердце мое на секунду свело судорогой острой боли. Мимо.

– Гони, родимый! Гони, Инцитатушка!

– Вали их, вали! Сейчас уйдут!

У нас получилось. Зомби-варвар-вождь не успела перезарядить ружье в третий раз, когда мы ворвались в лесополосу. Шея Инцитата была мокрой от пота, с лица капала пена, но он и не думал останавливаться, четко исполняя мои команды и ловко лавируя между деревьев. Сзади еще доносились вопли разочарованной толпы, и громче всех продолжала голосить инициативная баба, столь неистово желавшая «сдохнуть меня», а теперь визжавшая что-то об осквернении земли.

Минут через пять мы выбежали из леса на широкую поляну, поросшую высокой некошеной травой, и Инцитат вдруг затормозил и заржал. Мне действительно послышалось в этом ржании что-то веселое и радостное, и я не стал помыкать его и гнать дальше. Я и сам устал от этой скачки, рухнул без сил наземь и нашарил в кармане сигареты. Инцитат же опустился на колени и принялся неистово рвать зубами стебли, и, не успевая прожевать один пучок, срывался с места, пробегал шагов десять и вновь с радостным ржанием окунал голову в свежую сочную траву. Было очевидно, что он счастлив, и я не чувствовал в себе никакого права отбирать у него это счастье, которое он был способен найти в природе.

В принципе, он был мне больше не нужен. Недалеко виднелось русло Ситары, параллельно реке пролегала и улица Марка Твена, и дома, расположенные вдоль нее, были обращены в нашу сторону своими задними дворами. Тут уж, если нужно будет, я и доползти смогу, вот только отдохну пять минут в этой благоухающей зелени, и под этими благодатными каплями дождя, и надышусь этим запахом мокрой земли, и выкурю эту сладкую сигарету. Душа моя вдруг преисполнилась восторгом. Таким восторгом, что захотелось вдруг целовать и эту землю, и эту траву и молить небо о том, чтобы оно не оставило меня, чтобы разрешило мне поверить в то, что оно способно спасти меня, что я заслуживаю его прощения. Еще чуть-чуть и я заплакал бы от этого умиления, понимая, что сейчас я свободен в своей любви, свободен в своих страданиях. И пусть. Пусть эта любовь была омыта слезами, я был готов рыдать по ней хоть всю жизнь, был готов всю жизнь нести ее, прекрасно зная, что никому она здесь не нужна. Но я-то! Я-то хотел ее, хотел этой причастности к чему-то запредельному, хотел остаться за этой чертой, которую перешагнул в этом поле. Неужели?! Неужели Она уступала?! Завеса приоткрылась и так красноречиво обозначила мне мою мечту, что на миг я поверил в ее реальность. И стоило мне впустить в себя эту торжествующую мысль, как вновь меня сжал Ее железный кулак; мечта вдруг обратилась змеем-искусителем, чей голос я услышал в шепоте травы и дождя:

– Жертва.

Я вскочил и тревожно обернулся. Инцитат мирно щипал траву шагах в двадцати от меня, и больше вокруг не было ни души. А как же иначе?

Я подошел к Инцитату и потрепал по его пышной гриве.

– Ты спас мне жизнь, дружище. Будь же самым счастливым конем в мире. Думаю, здесь тебе будет куда лучше, чем в сенате.

Через десять минут я уже был на заднем дворе симпатичного и ухоженного, одноэтажного домика господина Асфиксии, где обнаружил еще одно увлечение этого психопата. Весь задний двор представлял собой одну большую пеструю клумбу, сплошь усаженную цветами и испещренную сетью узких каменных тропинок, по которым приходилось пробираться с большой осторожностью, чтобы не растоптать симпатичные соцветия, что мне, в моем нынешнем состоянии, было сделать очень трудно. А по периметру этой клумбы, огороженной живой изгородью (через которую я и перелез с огромным трудом, расцарапав себе руки), в четырех ее углах стояли огромные вазоны с молодыми апельсиновыми деревцами, на которых даже виднелись налитые оранжевые плоды. Такое красивое и непростое хобби моего бывшего начальника, как садоводство, ничуть меня не удивило. Где-то я слышал, что у многих психопатов обострено чувство прекрасного, и красота притягивает их как магнит.

Наконец, ковыляя и корчась от боли, я добрался до задней двери – сначала вдоль кустарника, затем вдоль стены, и взялся за круглую ручку. Глубоко вдохнул, медленно провернул защелку и дверь поддалась. Я тихо вошел в кухню, прислонился спиной к стене и прислушивался в течение долгих двух минут, пытаясь уловить хоть какой-то шорох, не то, что крики или стоны несчастной Каролины. В доме царила полная тишина. Я снял с держателя небольшой топорик, которого, впрочем, должно было хватить, чтобы пробить голову, и вышел в гостиную. Везде безукоризненная чистота и никаких следов возможной борьбы или насилия. Тут гнев взял надо мной верх, и, наплевав на осторожность и не желая скрывать свое присутствие, я прокричал:

– Господин Асфиксия! Я все знаю! Знаю, что вы убили Червоточину и похитили Каролину. И вам от меня не спрятаться, поверьте!

Ни звука в ответ. Тогда я сорвался