выпаливает:
– Он придет просить твоей руки, и ты согласишься.
На последнем слове он пытается закрыть дверь, но я хватаюсь за дверную ручку. Меня переполняют ужас и ярость.
– Придет просить руки?!
– Не пытайся спорить, – повышает отец голос. – Он уже попросил у меня разрешения, и я его дал. Теперь, когда ты снова под моей крышей, ты будешь меня слушаться. Ты примешь его предложение, и мы оставим последний скандал позади.
У меня отвисает челюсть.
– О чем ты? Какой скандал? Отец, я устроилась на работу. И из-за того, что мистер Рочестер переезжает, в моих услугах он больше не нуждается.
Он качает головой, и на его губах горькая усмешка.
– Ты никого не обманешь, Джемма. Неужели ты думала, что сможешь снова поселиться дома и вернуться к своим старым привычкам, тайно рассылая заявления о желании устроиться на работу и принимая мою благосклонность как должное?
Я сжимаю челюсти, не находя никаких аргументов для спора. На самом деле именно так я и собираюсь поступить. Как только найду в себе силы снова передвигаться по дому и общаться с людьми.
– Разве ты не знаешь, что о тебе говорят?
Я вскидываю руки в воздух.
– Что плохого в том, что женщина вроде меня устраивается на работу?
Его лицо становится пунцовым, глаза почти выкатываются из орбит.
– Ты жила с неженатым мужчиной, провела с ним черт знает сколько часов без сопровождения и танцевала с ним на балу, пока он ухаживал за Имоджен Коулман. Это все неправильно. Меня не волнует, что он скрывающийся король и что слухи о тебе ложны. Правда в том, что теперь тебя возьмут на работу только в бордель.
Его слова вонзаются в мое сердце осколками стекла, пронзая и без того израненный и окровавленный орган. И все же я не могу отыскать ни одного слова, чтобы ему возразить. Ничего. Из-за видимого отвращения в его глазах я съеживаюсь, превращаясь в пылинку. И как мой отец стал таким холодным и жестоким человеком?
– Тебе повезло, что кто-то вообще хочет на тебе жениться, – бросает он. – Ты примешь мистера Астона сегодня в полдень, вы выпьете чаю, и когда он сделает тебе предложение, ты согласишься. В противном случае я выгоню тебя из дома сегодня же вечером.
И после этого он захлопывает дверь. В его отсутствие я прислоняюсь к стене и осознаю, что мои ноги слишком слабы, чтобы поддерживать меня. Я часто моргаю, но слезы не проливаются, потому что их нет. Они давно высохли.
* * *
Час спустя я надеваю свою маску невозмутимости и вхожу в гостиную. Еще не полдень, но я решаю начать подготовку к своей гибели сейчас же. Все лучше, чем ждать, пока Гэвина отведут наверх на встречу со мной. Я подхожу к камину и всячески стараюсь игнорировать воспоминания о другом камине в другой гостиной. Усаживаюсь в кресло и непроизвольно подмечаю, что оно отличается от того, которое я полюбила видеть занятым одним определенным угрюмым королем.
Глядя на пляшущие языки пламени, я расфокусирую взгляд и заставляю свой разум опустеть.
Полностью.
От всего.
Слишком скоро двери гостиной открываются, и мое сердце подскакивает к горлу. У меня напрягается каждая мышца тела, и я стискиваю подлокотники. Но в гостиную входит не Гэвин, а Нина.
Я вздыхаю, чувствуя, как уходит напряжение, и откидываюсь на спинку кресла. Нина подходит и садится рядом. Я не здороваюсь с ней и не встречаюсь взглядом, но все равно ощущаю ее жалость.
Несколько мгновений мы сидим в тишине, пока Нина не заговаривает тихим голосом:
– Ты же не собираешься выходить за него замуж, правда?
Я не могу точно распознать интонации. Тревога? Осуждение?
– И что ты хочешь услышать, Нина?
Она наклоняется ко мне:
– Что ты скажешь «нет», откажешь ему.
Ошеломленная, я медленно перевожу взгляд на сестру и замечаю в ее глазах ярость и вызов. Вот бы и мои глаза горели так же.
– С каких пор ты поощряешь мое неповиновение отцу?
– Как увидела вас танцующими с мистером Рочестером.
Мое сердце сначала делает кульбит, а потом уходит в пятки. Я снова смотрю на огонь.
– И что это значит?
Нина подается ко мне и двумя руками обхватывает мою.
– Джемма, я пыталась дать тебе время и не задавала вопросов, но между вами что-то произошло. И я хочу, чтобы ты поделилась.
Я вырываю свою руку из ее хватки.
– Ничего не произошло.
Она садится, выпрямляет спину и говорит резче:
– Ты не заставишь меня поверить, что то, что я видела, пустяк. Я видела, как он смотрел на тебя. Как на него смотрела ты. Любой, у кого есть глаза и мозги, заметил бы это.
Я усмехаюсь:
– Таких довольно мало.
– Ты любила его, а он любил тебя.
Я поворачиваюсь к ней лицом:
– Ты не знаешь, о чем говоришь. Фейри не способны любить, как мы. Оказывается, что часть сказок все-таки правда.
– Тогда расскажи, что случилось. Не отгораживайся от меня. Я знаю, что тебе больно, и хочу тебя поддержать. Я люблю тебя.
Я люблю тебя. Слова эхом отдаются в моей голове, ее голос смешивается с его. Это уже слишком. Слишком рано. Слишком больно. Меня вытряхивает из моего укрытия, моя маска невозмутимости дает трещину.
– Он разбил мне сердце, ясно? – Мне гадко от того, как ломается мой голос, когда я говорю свою правду.
– Понятно, – говорит Нина мягко и спокойно. – Расскажи мне. Я выслушаю.
– Это… не только моя история. Есть такое, чего я о нем рассказать не могу.
– Тогда расскажи мне свою версию.
Я молчу, обдумывая, что сказать, удивляясь облегчению, которое охватывает меня при мысли о том, что я расскажу ей хотя бы часть всего, что накопилось. Когда я говорю, мой голос едва громче шепота:
– Я открылась. Доверилась ему. Отдала свое сердце и посчитала, что между нами все наладится. Я поверила его обещанию, что он готов сделать все необходимое, чтобы это случилось. Но как и в случае с Освальдом, когда дошло до дела, он не стал бороться за меня. Не смог сделать то, что должен был.
– Что ему нужно было сделать?
– Отказаться от того, чем он дорожил сильнее меня. – Когда я произношу это, сердце пронзает чувство вины, и наружу всплывает больше, чем я хотела открыть. – Я понимаю, почему он не захотел отказываться. Окажись я на его месте, я бы отказалась. Мы оба слишком высоко ценим свободу. Из-за чего мы не подходим друг другу.
Нина не просит меня вдаваться в подробности, просто спрашивает:
– Он объяснил
