домом»[259].
А генерал Алексеев жаловался протопресвитеру Г. Шавельскому:
«Горе мне с этими великими князьями. Вот сидит у нас атаман казачьих войск великий князь Борис Владимирович, – потребовал себе особый поезд для разъездов. Государь приказал дать. У нас каждый вагон на счету, линии все перегружены, движение каждого нового поезда уже затрудняет движение… А он себе разъезжает по фронту. И пусть бы за делом. А то какой толк от его разъездов? Только беспокоит войска. Но что же вы думаете? Мамаша великого князя Мария Павловна, – теперь требует от Государя особого поезда и для Кирилла… Основание-то какое: младший брат имеет особый поезд, а старший не имеет… И Государь пообещал. Но тут я уже решительно воспротивился. С трудом удалось убедить Государя»[260].
Затем великий князь отправился к Шаху. Б.В. Штюрмер[261] прислал ему телеграмму в Баку:
«Государю императору благоугодно было соизволить на то, чтобы Ваше Императорское Высочество, в случае проезда через Тавриз, обменялись там визитами с пребывающим там Наследником Персидского Престола. Если Ваше Высочество признаете возможным поехать из Казвина в Тегеран или остановиться в последнем, в случае поездки в Исфаган, Его Величество поручает Вам передать Шаху всемилостивейший привет. Всеподданнейше докладываю, что в согласии с мнением посланника, я считал бы, в случае поездки Вашего Высочества в Исфаган, остановку в Тегеране и свидание с Шахом необходимыми. О предположениях Вашего Высочества прошу поставить в известность посланника.
Штюрмер»[262].
Чуть позже русский посланник в Персии Эттер телеграфировал:
«Султан Ахмед Шах отнёсся очень сочувственно к известию о предстоящем прибытии великого князя Бориса Владимировича в Персию и, по-видимому, очень надеется, что Его Высочество также посетит Тегеран»[263].
Персия к этому моменту была фактически поделена между Россией и Англией на сферы влияния, но хорошие отношения с шахской властью, контролирующей центральную часть страны, были необходимы для послевоенного развития русского влияния в регионе. Поэтому великий князь Борис отправился в Тегеран, везя с собой русские ордена для Шаха и членов его семьи, а также дипломатические подарки, присланные из Петрограда: серебряную братину и кубок. Посещение Тегерана прошло по следующей программе, изложенной Эттером в телеграмме от 7 ноября:
«Встреча в загородном саду. Прием и завтрак у Шаха на следующий день приезда. После сего визит Принцев Великому Князю. Отдача визитов Принцам в Шахском дворце всем сразу, за исключением Шоа-ус-Салтана, который рассчитывает принять Его Высочество в своём доме. Обед у Председателя Совета Министров накануне отбытия. В Миссию предполагаю устроить завтра с сторонниками и иностранными представителями. Английский посланник желал бы иметь честь пригласить Великого Князя на обед»[264].
После возвращения из поездки на Юг Борис Владимирович вернулся к исполнению своих обычных обязанностей. Протопресвитер о. Г. Шавельский вспоминал, что в последние предреволюционные дни «…выдвинулся великий князь Борис Владимирович, ставший близким к царю и царице. Особенное благоволение к нему царя было очень заметно, хотя для меня и доселе непонятно, чем этот великий князь заслужил любовь царскую»[265].
К началу Февральской революции он находился в Петрограде. С началом революционных волнений великий князь выехал в Ставку в Могилёв. Граф П.М. Дунин-Раевский оставил свидетельство пребывания Бориса Владимировича в Ставке:
«…Тогда же была сделана по инициативе великого князя Бориса Владимировича последняя попытка спасти монархию. Походный Атаман и состоявший при его штабе генерал для поручений Свиты Его Величества, генерал-майор Дмитрий Петрович Сазонов, бывший командир л. – гв. Атаманского полка, были приняты генералом Алексеевым, которому они объяснили, что настоящее положение князя Львова крайне неустойчиво, и, если ему не помочь, то неминуемо последует требование левых об отречении вел. Кн. Михаила Александровича. Поэтому Ставка должна теперь же послать ультиматум Львову, а Львов, в свою очередь, должен потребовать ото всех немедленного признания Вел. Князя Михаила Александровича императором всероссийским. В противном случае, если кн. Львов не исполнит ультиматума Ставки, то, естественно, устои государства будут расшатаны, а дисциплина и боеспособность армий исчезнут; будет невозможно вести с успехом войну против немцев; нам будет грозить поражение на фронте и оккупация врагами громадной части русской территории…
…На это генерал Алексеев возразил, что лично он не вправе предъявлять подобный ультиматум и что это лишь в компетенции Верховного Главнокомандующего и следовательно надо ждать приезда вел. Князя Николая Николаевича.
– У вас прямой провод, переговорите с Тифлисом, – сказал вел. Князь Борис Владимирович ген. Алексееву. Но и тут ген. Алексеев под разными предлогами, отказался сделать это. Походному Атаману пришлось ни с чем вернуться к себе…»[266].
После революции Борис Владимирович находился под арестом в Царском Селе. Позже уехал на Кавказ, жил на территории, контролируемой генералом Деникиным, и эмигрировал во Францию, где и скончался в 1943 г.
Сергей Михайлович (1869–1918)
Пятый сын генерал-фельдцейхмейстера[267] великого князя Михаила Николаевича пошёл по стопам отца и посвятил свою жизнь артиллерии. Сергей Михайлович окончил Михайловское артиллерийское училище и до 1905 г. служил в Лейб-гвардии Конно-артиллерийской бригаде. В 1905 г. занял вновь учреждённую должность генерал-инспектора артиллерии. Влияние великого князя Сергея Михайловича на развитие русской артиллерии в 1900–1917 гг. было огромным. В силу того, что хронологические рамки данного исследования ограничены годами Первой мировой войны, упомянем о двух главных новшествах, привнесённых великим князем.
Важнейшим достижением явилось создание в русской армии скорострельной артиллерии. Концепция скоростной артиллерии, предназначенной для поражения живой силы неприятеля, впервые была разработана во Франции генералом Ланглуа, одновременно с принятием на вооружение 75-мм пушек. В 1900 г. был разработан, а позже усовершенствован русский аналог этого орудия. Великий князь посещал все испытания нового оружия на главном артиллерийском полигоне и лично разбирал и собирал орудие, желая ознакомиться с его системой. Боевое крещение русская скорострельная артиллерия получила в годы русско-японской войны. В годы Первой мировой войны, с развитием систем фортификации и отказом от наступления сомкнутым строем, эффективность скорострельной артиллерии заметно снизилась. Куда более актуальными стали тяжёлые орудия, способные разрушать укрепления и стратегически важные объекты. Однако в силу того, что на Восточном фронте война начала приобретать позиционный характер лишь в 1915–1916 гг., скорострельная артиллерия оставалась более востребованной чем, скажем, во Франции. Вот как немецкие военные отзывались о работе русских артиллеристов в начале войны:
«Когда русские передовые части были отброшены, в 35 пехотной дивизии считали, что победа уже одержана, но тут дивизия натолкнулась на невидимую огневую стену, пройти которую было немыслимо. Огонь русской артиллерии был ужасен. Здесь особенно удачно применяли русские фланкирующий огонь своих батарей»[268].
Другим новшеством, активно внедряемым Сергеем Михайловичем
