Да, в тюрьме обыскивают всех. Кроме одного человека. Только он мог спокойно протянуть пистолет заключенному, выйти из камеры и дождаться, когда послышится выстрел. Никто бы не посмел его остановить. Но все равно…
– …виновного найдут и казнят, - сказал Митька вслух.
– Да, безусловно.
– Но почему?!
Пуговица оторвалась, полетела под стол.
– Он спасал тебя.
– Меня?!
– Я знаю, ты готовил побег.
Создатель!
– У тебя приготовлены кони и запасная одежда на постоялом дворе по северо-восточному тракту. Ты подкупил лейтенанта тюремной охраны, он сделал тебе копии ключей. У тебя в комнате нашли схему, где обозначены выходы из тюрьмы и проставлено время смены караулов. Из тебя получился плохой заговорщик, Митя. Ты признаешься или будешь отпираться?
– Признаюсь.
Король кивнул, он и не ждал другого.
– Думаешь, Володимир хотел, чтобы его сына казнили по обвинению в измене?
…Родной запах мундира: лошадиным потом, дымом костров, порохом и немножко мамиными духами.
– Вы сказали ему. - Митька не спрашивал, он был уверен.
– Да. Я узнал вчера вечером и сразу же пошел к твоему отцу. Зачем, Митя? Ну зачем?
Он поднял голову.
– Я должен был попытаться.
– Должен… Ты должен быть верен короне! Как ты мог? Так обмануть меня! Я столько тебе простил. Я столько для тебя сделал. Я сделал бы и больше, но князь Ледней не будет молчать.
– Князь Ледней?…
– Ты помнишь его?
– Конечно.
Как можно забыть: у князя тряслась седая голова, он смотрел не на сына, Фалькия, приговоренного за предательство к казни, а на Митьку - и старческие глаза светлели от ненависти. Наверняка он считал виновником перебежчика-Дина, хотя в чем была его вина? Но старый князь не желал об этом думать, он видел перед собой того, по чьему слову был оправдан Маркий Лесс и обвинен Фалький Ледней.
– Но при чем тут…
– Тот лейтенант, которого ты подкупил, - сын капитана из гарнизона Леднея. Капитан же очень предан своему князю. Да и понимал, что дело ты затеял безнадежное, и пытался хоть так спасти сына. Думаешь, князь Ледней упустит такую возможность? Завтра же вся столица будет говорить о заговоре. Да что завтра, уже говорит! Ну как ты мог, Митя? Как ты мог?!
– А вы хотели, чтобы я смотрел на казнь своего отца?
– Я бы отослал тебя из города.
Митька уткнулся взглядом в разбросанные по столу бумаги. Вздрогнул, узнав отцовский почерк, успел прочитать: «Эдвин, тут холодно и снежно…»
– Знаете, мой король, я так хотел больше никого не предавать. Не получилось.
Помолчали.
– Тебя будут судить.
– Я был готов к этому, ваше величество.
– Тебя будут судить не за заговор против короны, а за организацию побега. Это единственное, что я еще, - Эдвин выделил голосом, - могу для тебя сделать.
Митька бы крикнул: «Еще? Передать моему отцу пистолет для самоубийства - сделано для моего блага?!» - но такое не говорят королю.
– За дверью барон Радан. Отдашь ему шпагу. Митька встал, помедлил.
– Ваше величество, я могу надеть черную ленту?
– Нет, Митя. Ты же знаешь - по мятежникам траур запрещен. Иди. Ты очень разочаровал меня.
Он был уже у дверей, когда Эдвин окликнул:
– Да, а княжич Торн знал о заговоре?
– Нет, мой король, я такого для своего побратима не хотел. Он не знал, милостью Матери-заступницы клянусь!
Семь шагов на три с половиной. Или на четыре, если мельчить. Справа, считая от двери, - узкий лежак, притрушенный соломой. Слева в одном углу табурет и крохотный столик, в другом - отхожее ведро. Напротив двери, под самым потолком, крохотное зарешеченное окошко, на треть засыпанное землей. Солнце в него не попадает никогда. Ночью тут зябко, как ни подгребает Темка солому, согреться не может. Его арестовали в коридоре, не дав зайти в Офицерские покои и взять мундир. Тонкая батистовая рубашка хороша для жаркого летнего дня, но не для тюремной камеры.
День отмеряется побудкой, скудным завтраком - кружка кипятка и кусок хлеба, после войны в Илларе голодно, и на заключенных предпочитают не тратиться. Обед - разваренные овощи, хлеба уже только полкуска. Ужин - пустой суп из квашеной капусты, вообще без хлеба. Воняет он мерзостно, но Темка съедает все, силы ему нужны. Чуть позже проходит по коридору охранник, стучит в двери - отбой. После шуметь не разрешается. Впрочем, это не особо разрешается и днем.
Монотонность существования нарушают только визиты капитана Радана. Все те же вопросы, и Темка то отвечает спокойно, то цедит сквозь зубы, то срывается на крик:
– Я не знал!
Капитан всегда остается невозмутимым. Разматывает прошедшие дни по минутам: где был, с кем виделся, когда разговаривал с Эмитрием Дином, кто присутствовал при разговоре. Может, Радан и поверил бы Темке, но тот молчит, сколько бы его ни спрашивали:
– Из-за чего вы поссорились с Дином?
Ответ «Это наше личное дело», капитана не устраивает, ничего другого Темка предложить не может.
– Я хочу тебе поверить, - говорит Святослав, - я все-таки успел узнать тебя. Ты честен, ты верен короне. Но почему вы так вовремя поссорились?
Темка молчит, щурится на крохотный огонек лампы. Его хватает лишь осветить лист бумаги.
Барон уходит, забирая с собой светильник. Темка может дальше мерить камеру шагами или сидеть на табурете, прислонившись затылком к стене. Он думает об одном и том же: как Митька решился на такое? И еще: какой же Темка дурак, что не понял сразу. О том, что будет, если ему не поверят, думать не хочется.
Всего несколько дней прошло с ареста, но они так похожи, так бесконечно длинны, что, кажется, скоро начнется осень, потом наступит зима, а для заключенного королевской тюрьмы ничего не изменится. Поэтому Темка удивился, когда открылась дверь и стражник велел:
– Выходи.
Барон Радан всегда приходил сам, лишая даже такой милости, как дорога на допрос и с допроса.
Коридор - двери, двери, двери по обе стороны - вывел к лестнице. Поднялись из подвала. Темка зажмурился. Свет, сочившийся через небольшое грязное оконце, показался нестерпимо ярким. Стало страшно: а если продержат в тюрьме месяц, два?
В комнате, большую часть которой занимали два широких стола, ждал капитан Радан. Стоял у окна, выходящего на небольшой тюремный дворик. Темка так засмотрелся на яркий полдень, что не стразу поздоровался.
Капитан кивнул и велел, указав подальше от двери:
– Встань сюда.
