какое сравнение с тем, что Вран себе представлял, это не идёт. Всухую проигрывает.
— Вот, — с гордостью Бая говорит.
«Вот»…
Поворачивается Вран к ней медленно, вновь с глазами оленя печальными встречаясь — да, Вран его понимает, тоже не совсем в таком месте он оказаться надеялся.
— Ого, — выдавливает из себя Вран. — И это… это всё?..
— А что ещё тебе нужно? — недоумённо Бая брови поднимает. — Вот дом мой, Вран с Белых болот. Вот дом твой. Что-то не так?
Да как же вы с силами своими в простоте такой жить можете?
Знает Вран, что когда-то и люди в землянках подобных ютились, в земле дома свои выкапывая, — да ведь потому и выкапывали, что ничего другого не знали. Потому что и с деревом работать не научились ещё, и с камнем — но есть же, есть же у лютов и двери, по волшебству какому-то открывающиеся, и полки, и стол Вран у Радея видел — так в чём же дело, что их останавливает? Зачем жить в земле неухоженной, когда просто пожелать ты можешь — и построит тебе хозяин по желанию твоему городище целое, хоть курган новый возведёт, хоть волков новых деревянных? Дюже искусными образы предков баиных на холме были — так куда же здесь вся искусность эта подевалась?
Но видит Вран, что его собственное разочарование в глазах Баи отражается — что чувствует она все мысли его, все сомнения его, пусть и не слышит их. Тускнеют слегка очи её чёрные, загоревшиеся было, — а Врану это разве нужно?
И берёт Вран себя в руки.
— Всё так, красавица, — говорит он, улыбку на губы натягивая. — Просто… смутило меня немного… величие дома вашего. Я-то думал — в лесу вы просто живёте, жизнью волчьей, жизнью беззаботной, а тут… покои какие затейливые, и даже место для собраний, смотри-ка, какое…
Какое…
Какое?..
Из дерьма и палок, в прямом смысле, сложенное?
Усмехается вдруг и Бая — широко, не натянуто совсем.
— Не умеешь врать ты, Вран, — говорит она весело. — Коли думаешь так, так и скажи: это что ещё за дыра одичалая, ты куда меня привела, голуба? Где мои очаги каменные, где мои лавки деревянные, где мои коровы откормленные?
— Ну что ты, какая ещё дыра… — начинает Вран. Ещё насмешливее на него Бая смотрит. — …но от очага я бы не отказался.
— А зачем он тебе — очаг? — голову набок Бая склоняет. — Для тепла, для готовки? Не нужно нам тепло, потому что холод нам чужд — и не готовим мы еду на огне, так едим или сушим. Не спим мы на лавках, потому что и волки на них не спят — и скот мы не разводим, потому что всегда с едой лес нам помогает.
— Но одежду-то вы носите, — замечает Вран. — Не видел я что-то волков в рубахах со штанами.
— Одежду — носим, — кивает Бая. — С той же целью, что и пояса: чтобы помнить, что не полностью мы волки, чтобы не погрузиться безвозвратно в начало своё звериное и человеческое не потерять. Порядок какой-то должен быть — но есть разница большая между обычаями, которые от предков наших мы унаследовали, и излишествами, которые от леса нас отдаляют. Рубаху человеком надеваешь, волком — снимаешь. Всему своё время.
— Ну, человеком можно и на лавке полежать, — осторожно Вран говорит. — И коров поразводить. И…
— …и вообще в лес не выходить, — хмыкает Бая. — Можно, конечно — можно. Но коли два начала у нас, равновесие мы должны между этими началами сохранять. Никто с чреслами голыми по лесу человеком не бегает и под кустами не спит, но и никто волком в сапогах к костру не садится и оленину жарить на нём не начинает.
— Что ж, в сапогах тебя волчицей я и впрямь не видел, — соглашается Вран. — Но вот чресла твои обнажённые не раз на моих глазах через лес проходили. Да и я сейчас перед тобой…
— Обстоятельства, — прерывает его Бая. Лукаво глаза сужает: — Ужели поспорить ты со мной решил об устоях наших, Вран с Белых болот? Ты смотри, я не так милосердна, как мать моя — мигом тебя отсюда взашей выставлю, если и дальше перечить правде нашей будешь. Осторожнее.
«Не так милосердна, как мать моя». Умеет Бая шутить.
— Взашей выставишь… — задумчиво Вран говорит. — Куда именно, Бая с Белых болот? Туда, может?
И подхватывает он её здоровой рукой, к груди прижимая, и к полосе лесной, вдали виднеющейся, разворачивает — и издаёт Бая звук удивлённый, но не недовольный.
— Или туда? — на ухо ей Вран шепчет, в другую сторону её мягко поворачивая — туда, где уж никакого леса нет, одна топь бескрайняя, холмистыми наростами своими по всему окоёму расстилающаяся.
— Или, может…
Разворачивает её Вран в третий раз, уже к себе лицом, уже между лопаток ей руку положив, — и снова мешает ему и плащ его собственный, и рубаха её белоснежная, и снова мало, мало, слишком мало Врану прикосновения этого пусть и близкого, но недостаточного.
— …никуда всё-таки выставлять не будешь?
Выдыхает это Вран ей в губы, и улыбаются эти губы, и улыбаются глаза её тёмные — и, возможно, так уж и быть, готов Вран отсутствие теремов с камнями волшебными вытерпеть.
— Может, — так же задумчиво Бая ему в губы отвечает. — Ну что, показать тебе дом твой новый, Вран с Белых болот?
— А, может, что-нибудь другое мне покаж…
Смеётся Бая, от себя Врана отталкивает, змеёй юркой из руки его выскальзывает, — и не успевает Вран моргнуть, как уже в десятке шагов она от него, из-под ресниц густых игриво на него глядя.
— Место для собраний? — спрашивает она невинно. — Показала бы, да не в восторге Лесьяра с Радеем будут, если тебя туда приведу: спать я отпросилась, на усталость сославшись — а какая же это усталость, если с волком молодым под светом лунным вместо сна я гуляю?
С волком молодым…
Лесьяра с Радеем…
Снова это чувство странное во Вране вспыхивает: и приятно, до одури ему приятно, как Бая его назвала, и в то же время нехорошее что-то напоминание о собрании этом в душе поднимает — потому что вспоминает Вран, зачем именно Лесьяра всех лютов созвала. Вряд ли просто для того, чтобы о новом члене племени им сообщить. Рассказывает Лесьяра им сейчас о том, при каких обстоятельствах член этот появился — как сначала Травный вспыхнул, как затем и остальные предки ночью загорелись, а Вран на весь день с болот пропал…
Но если бы
