мы уже поминали. Если вкратце высказаться о положении аристократии, то получится то же самое, а именно: в Иране даже у самого премьер-министра нет уверенности, что завтра у него не отберут все прерогативы его власти, ибо тут ни один швейцар не прозевает, ежели ему подвернется правдой или неправдой большая должность.
Все охвачены жаром стяжательства — как бы побольше денег, лошадей, челяди, да титулов! А о том, что главнее всего — о святости понятия «родина», о благоденствии государства, об обеспечении независимости своих соотечественников и о прогрессе и могуществе — не помышляют. Поистине, «люди спят, а прозревают лишь тогда, когда умирают».
О будущей жизни не думают люди, о друг мой,
Как будто во сне пребывают в неведенье косном.
Подобной беспечности вред они, может, оценят,
Когда к ним пожалует смерть, но окажется поздно.
Да, лишь тогда они покаются в своей сегодняшней небрежности, когда их захлестнет волна превосходства соседей. Увы, раскаяние придет слишком поздно и не принесет пользы!
Тут мне пришли на ум новые стихи из обильной и благословенной свыше нивы творчества Абу Насра Фатхулла-хана Шайбани,[210] да уготовит господь вечный рай его душе! Сборник стихов этого красноречивого поэта был напечатан в Стамбуле согласно распоряжению генерального консула Ирана Мирзы Риза-хана. Один из моих друзей прислал мне в подарок экземпляр этого сборника. И я тогда, с моей фанатической любовью к родине, посылал проклятия как автору, так и издателю сей книги и обоих достойных людей винил в отсутствии патриотизма. Ныне, когда я воочию увидел истинное положение Ирана, я смиренно прошу их о прощении и молю творца, дабы одарил он сияющими лучами своего милосердия святую могилу этого великого мудреца и красноречивца.
Как изумительно звучит такой пленительный стих его знаменитой «Паришан-наме» — «Поэмы смятенного», и как подходит он к нашему нынешнему положению!
Увядает наш сад — исполин-кипарис и сосна,
В запустенье дела государства — и трон, и страна,
Посылаю проклятье тому я, кто это свершил,
Кто повинен один, что разрухе страна предана.
О несчастье! О горе! Разруха терзает наш край!
От столицы до самой границы простерлась она,
От тучнеющих стад не дождутся наград пастухи —
За отарой отара, как будто волной, сметена.
Нужен лекарь скорее, чтоб нас излечить от беды,
Чтоб осилить разруху, высокая мудрость нужна.
Нижайше прошу прощения я и у другого мудрейшего мужа — автора «Книги Ахмада», ибо и о нем я помышлял худо по причине моего злосчастного патриотизма. Только теперь, когда я постиг все тонкости мудрых мыслей этого выдающегося человека, я могу утверждать, что у него в душе пылал огонь истинного патриотизма — да не живет всякий, у кого в душе нет этого огня!
Однако мне неясно, как при таком запустении можно объединить всех этих несчастных, если только сам господь не пошлет им искусного лекаря? Если уж между министрами нет единодушия и все силы их души устремлены только на то, чтобы столкнуть друг друга в яму, защитив себя и свое место, то где им среди волнений, дрязг и раздоров подумать об устройстве дел страны, о благополучии народа?
Можно ли надеяться на прогресс того государства, где мерилом пригодности или непригодности министра является его щедрость или скупость? Ведь эти два внутренних качества характера вряд ли имеют касательство к исполнению их государственного долга. В министре следует ценить просвещенность, знания, энергию, честность и деловитость, а не показной блеск и роскошь. Точно так же, как в другом должно порицать вероломство и недобрые дела, а не прирожденную бережливость. Ибо и хорошие, и плохие стороны такого рода качеств характеризуют только их натуру, а не выполнение ими министерских обязанностей.
Конечно, министру надлежит согласно его положению иметь слуг и челядь и при необходимости с достаточной пышностью принять гостей. Государство обязано предоставлять для того необходимые средства, которыми министр и должен обходиться. Если же министр не довольствуется этим и занимается расточительством, то одно из двух: либо он насилиями выманивает средства у народа, либо запускает руку в государственную казну — последствия и того и другого одинаково пагубны для страны.
Министры, швыряющие, не моргнув глазом, миллионы государственных и народных денег на потеху своего мелкого тщеславия, полагают, что тем самым они прославятся своей щедростью среди простого люда, и не подозревают, что наносят себе непоправимый вред. Время не пощадит их, они получат в конце концов возмездие за свои проступки, ибо я уверен, что никто из них не в силах отрезать язык историку или преломить его перо.
Не пристало достойному министру ублажать ленивого и льстивого поэта сотней туманов за одну касыду да еще и поощрять его к созданию этих насквозь фальшивых виршей. Тот министр мудр и проницателен, кто пресекает ложное суесловие и пресмыкательство и побуждает поэта на создание мудрых произведений, отвечающих запросам нации и написанных языком, понятным народу.
Султан Махмуд Газневи[211] вместо того, чтобы достойно вознаградить труды Фирдоуси Туси,[212] — да будет вышний рай местом его успокоения! — предпочел предать его имя забвению. А не ведал султан тогда, что пройдут его времена, когда шахи Ирана покоряли Индию и вывозили оттуда целые караваны добычи, состоящей из золота, серебра и драгоценных камней, и что в наши времена страна станет добычей морского крокодила.[213] Между тем Фирдоуси получил гораздо больше того, чем мог вознаградить его шах, — вечную память за то, что воскресил забытый народный язык и сослужил нации необходимую службу, а нынешние поэты, слова которых совершенно лишены мудрости и наставления, заслуживают бесконечного презрения и упреков.
Несчастный Ибрахим-бек кончает на сем рассказ о своем путешествии по Ирану. Если кто-нибудь из читателей этого «Путешествия» обратится ко мне с вопросом, почему я не узнал и не записал, сколько жителей в тех городах Ирана, которые посетил, то я должен буду заметить, что вопрос этот справедлив и основателен. И я с величайшим прискорбием отвечаю: я хотел написать об этом, но не смог, ибо не имел в руках необходимых сведений. Если в других странах периодически проводится перепись населения и подобные сведения легко почерпнуть из разного рода календарей, то в Иране всего этого нет и в помине, и всякий, если и говорит об этом, то только строит
