Сабо, великий Иштван Сабо, единственный из ныне живущих венгерских режиссеров, который отважно преодолевал недостижимые для вскормленного социализмом художника планетарные барьеры, получая номинации «Оскары» одну за одной, завоевывая своим могучим талантом аудитории Канн, Венеции, Берлина. У снимались и хотели сниматься еще и еще самые-самые — Клаус Мария Брандауэр, Рэйф Файнс, Аннетт Бенинг, Гленн Клоуз, Харви Кейтел, Стеллан Скагорд, Хелен Миррен, Рейчел Уэлш, Эрланд Йозефсон, многообразие его режиссерской палитры сравнимо разве что с его близким духу и темпераментом польским коллегой по ареопагу великих мастеров кино — с Анджеем Вайдой, у которого не однажды он одалживал актеров, Кристину Янду к примеру. Его кисти равно послушны и зорко присматривающие за человеческими трагедиями и комедиями XX века кинороманы, и стилистические эксперименты в духе «новой волны», и яростные социальные трагедии, и утонченные кинопритчи. Его недремлющее око всегда начеку, и, подобно хищной птице, он высматривает в человеке сверхчеловека и недочеловека, что, собственно, он и сделал в фильме, который стал поводом для нашей первой встречи — фильме «Мнения сторон». Там схлестнулись две правды — неотменяемая историческая правда Победы во Второй мировой войне, которая олицетворена фигурой запальчивого и убежденного в своей непогрешимости военного коменданта американских войск, сыгранного Харви Кейтелем, и малая правда гениального дирижера Вильгельма Фуртвенглера, которому в тысячный раз пушкинский Сальери задавал вопрос о совместимости гения и злодейства. Фуртвенглеру выпало несчастье гениально подыгрывать нацистам, он — из тех, кто не нашел силы покинуть скатившуюся в бездну страну, но теперь на дворе 1945 год, и для тех, кто дирижировал Вагнером на сцене, украшенной свастикой, что называется, концерт окончен. Но окончен ли разговор — уже не обязательно только лишь для тех, кто прошел через гитлеровское иго, на какое-то время прикинувшись невидимкой, слился с ним, а скажем, и для тех, кто в каком-нибудь 1937 году своим талантом вольно или невольно оправдывал существование не менее кровавого сталинского режима…
Крещендо
— Можно ли сказать, что идея фильма «Мнения сторон» возникла, когда вы нашли хронику?
По-моему, это не столько начало, сколько результат. Да, скорее, результат. Старые черно-белые кадры были взяты из немецкой кинохроники, а я их просто увеличил, до крупного плана. Думаю, в то время никто не заметил, что делал Фуртвенглер, а он вытирал ладонь после рукопожатия доктора Геббельса. Это всего лишь факт. Но за фактом стоят человеческие судьбы, психологические проблемы и много другое. Мы сделали художественный фильм о человеческих проблемах, а посмотрев художественный фильм, зритель задает себе вопрос: а что бы я смог сделать в подобной ситуации? Представьте себе, что вы живете при тоталитарном режиме, скажем, при диктатуре. Как бы вы себя вели? Предложив зрителю ответить на этот вопрос, мы показываем факт. Вот и все.
— А как вы, собственно, нашли эти поразительные кадры?
— Прежде чем приступить к работе над фильмом, я попросил продюсеров показать мне всё, что они смогут найти о Фуртвенглере. Они связались с архивом в Германии, и оттуда прислали немецкую кинохронику. Из всего этого материала мое внимание привлек только один эпизод. Он заинтересовал меня, потому что я заметил, что на сцене что-то происходит, только не разглядел, что именно. Я попросил увеличить этот кадр и увидел, что дирижер что-то делает с носовым платком. Тогда я попросил еще чуть-чуть увеличить, и получилось то, что вы видели.
— Насколько актуальная эта история сейчас?
— В любую историческую эпоху перед нами встают какие-то вопросы. Конечно, вопросы разные, так как условия разные, но нечто общее все же есть. Я не хочу сравнивать ни одну диктатуру с Третьим рейхом, потому что это был единственный период в истории человечества, когда идеологи призывали убивать людей во имя идеологии. Причем делать это научными методами под контролем ученых. Другие диктаторские режимы тоже убивали людей, делали это более спонтанно. Не было такой педантичности. А этот режим убивал хладнокровно, часто без всякой на то причины. Так что это совершенно особый период, хотя диктатура — это диктатура, тоталитарный режим — это тоталитарный режим, и человеку приходится иногда задавать себе такие же вопросы. Были ведь художники при сталинском режиме — скажем, Шостакович, — он мог задавать себе такие вопросы. В Испании, при режиме Франко, или в Чили при Пиночете, да где угодно в мире, от Китая до Венгрии, моей страны, возникали такие политические ситуации, когда нам приходилось задавать такие вопросы, иногда вслух, как вы — мне, иногда нет… Где граница, где предел? Как себя вести в данной политической ситуации? Как обращаться с людьми, которые разворачивают знамя и говорят: «Следуй за мной, и я покажу тебе светлое будущее на тысячу лет. Тебе нужно только признать, что все мои предшественники — преступниками». А через пять лет кто-нибудь другой разворачивает новое знамя и просит вас следовать за ним в другом направлении, говоря при этом: «Тебе нужно только признать, что все мои предшественники были преступниками». Вот так мы и живем в Европе. Меняются политики, меняются преступники… да. И каждый новый лидер утверждает, что все другие — преступники. Так что положение очень сложное. И выдержать это очень трудно.
— Странное чувство — когда герой Харви Кейтеля начинает обвинять Фуртвенглера в коллаборационизме, он делает это так, что к нему начинаешь испытывать неприязнь…
— Американцы никогда не переживали ничего подобного, поэтому они судят обо всем иначе, чем мы, но не забывайте, что американцы — это европейцы, которым надоел такой менталитет, и они покинули Европу 200 лет назад, 100 лет назад, 50 лет назад, вчера, позавчера. Они уехали из Европы с мыслью: «Нет, я не желаю так жить». Американская нация состоит из англичан, ирландцев, русских, китайцев, японцев, венгров, поляков, немцев. Взять хотя бы Голливуд: братья Уорнер — из Германии, Голдвин и Майер — из Германии, в «Юниверсал» Адольф Цукер — из Венгрии, основатель компании «XX век-Фокс» Уильям Фокс — из Венгрии. Как видите, все эти люди из Европы. Просто они решили, что сыты по горло той жизнью. В Голливуде работают и выходцы из России. Они покинули свою страну 50, 60 лет назад. Русские в первом или втором поколении. Они сказали себе: «Все, хватит!» И уехали. Поэтому мы не можем сказать, что американская культура отличается от нашей и что американцы не способны нас понять. Они понимают нас даже лучше нас самих, ибо помнят, что происходило в Европе раньше, из-за чего они и уехали.
— То есть у героя Кейтеля есть личные причины для обвинений?
— Представьте себе человека, который живет в маленьком городке, имеет гражданскую профессию. И вот его одевают в военную форму и говорят: «Ты отправишься за океан воевать с немцами, которые тебе лично ничего не сделали, потому что ты за океаном. Тебе ничто не угрожает, твоей стране ничто не угрожает, но мы должны воевать». И вот он с друзьями едет за океан, и все его друзья погибают. Море крови. Он воюет, воюет, и в конце войны попадает в концлагерь, вроде Освенцима или Бухенвальда, и видит, как тысячи и тысячи голых трупов сгребают бульдозерами. Его охватывает гнев. Он думает: «Как такое возможно? Кто за это ответит?» Не может быть, чтобы во всем были виноваты только Адольф Гитлер, Геринг, Гиммлер и Геббельс, или Бальдур фон Ширах, пять или десять человек. Это же целая система. А как же те, кто работал на авиационных заводах, на химических предприятиях? Как же вся страна? И он, полный негодования, желает найти преступников, которые это сделали, или тех, кто этим преступникам помогал. Это личная сторона проблемы, но есть еще и официальная сторона. Он — офицер, и от генерала поступает приказ: «Вы должны признать Фуртвенглера виновным». Получается, что приказ и личные чувства составляют органичное единство. Вот и всё. Что бы вы сделали в данной ситуации, думая о тех, кто убил ваших близких в России? Как бы вам следовало поступить?
