в тайне, иначе…
– Это я понимаю.
– А пока, занимайся работой. Уйди в неё с головой. Эта анестезия лучше, – он кивнул на пустую бутылку коньяка, – чем всё остальное. И не говори сейчас об этом с матерью. Ей и так н просто. Женщины, они куда лучше нас знают цену жизни.
– Точно, – ухмыльнулся Мозес.
– В смысле?
– Роза беременна.
– Однако ж. Странно. Всё как-то одним разом.
– Да я даже рад. Был. А теперь, не знаю. Дадут ли нам разрешение на брак.
Ведь она, сама того не зная нарушила Закон о защите крови. Если, конечно, всё что ты сказал, правда.
– Ты всё еще сомневаешься?
– Не знаю. Не знаю! – снова вскипел Мартин, – Я теперь вообще ничего не знаю! Что же за родители у меня такие были, что оставили меня, так еще и на попечительстве тех, от кого, наверное, и бежали? Может, всё чему нас учили о евреях, всё-таки правда? Подлые, хитрые! Но я, почему я тогда себя чувствую немцем?
– Ты больше немец, чем многие из нас, – ответил отец, – А твои родители… Я когда-нибудь расскажу о них, но не сейчас. Теперь ступай. Мне еще нужно подумать кое о чем.
Мартин покинул кабинета отца. Еще многое надо было осознать и принять, но было уже ясно, что он никогда не будет прежним.
– Эй, Мартин, – окликнул он сына, – если со мной что-то случится, позаботься о матери.
– А что может случиться?
– Всякое. Случиться может всякое.
***
После бессонной ночи Вилл с тяжелой головой пошел на работу. Глаза смыкались с каждым шагом и так хотелось вернуться в постель и доспать. Тело ленивым комком уныния двигалось в сторону работы. Машина уже неделю была в ремонте, и Виллу, приходилось довольствоваться общественным транспортом, иногда такси. Сейчас было как раз то настроение, когда не лишним переплатить за поездку, чтобы без толп, спешащих сограждан, добраться до цели. Вилл стал ловить такси. Уже третий автомобиль оказался занят, а водители лишь моргали фарами, извиняясь перед человеком в форме. Вилл пошел пешком, часто оборачиваясь на дорогу. Прохлада влажного утра прогоняла сонливость, уступая место свежим мыслям и старым страхам. Вдруг, прямо возле Вилла остановилась машина.
– Свободен? – торопясь, наклонился он к водителю, и не заметил – это не такси.
– Для Вас всегда, гер Мердер. Присаживайтесь.
Отказаться от поездки не удалось, и вот Вилл уже едет на переднем сидении автомобиля. За рулём Андреас Крюгер дымил сигаретой в своё удовольствие, не обращая внимания на недавний запрет курения в салоне автомобиля. Сзади сидел молодой, сурового вида мужчина, который пригласил Вилла в машину держа на прицеле пистолета. Он был молчалив и как послушный бультерьер ждал команды хозяина вгрызться кому-нибудь в глотку. А хозяин вёл автомобиль, и с наслаждением докуривал пяточку, задрав сигарету, чтобы не вывалился табак, словно она была последней в его жизни. Андреас Крюгер не церемонясь, спросил:
– Упростите нам работу, скажите сразу, зачем вы убили Генриха Мерца?
– Я не убивал. Мы были давними друзьями.
– Иногда именно лучшие друзья, становятся самыми ненавистными врагами. Но ничего, вы далеко не первый кто не хочет говорить сразу.
Некоторое время они ехали молча. Вилла охватил страх при мысли о подвалах гестапо. Немало людей он лично передавал им руки, но теперь сам оказался в их цепких лапах. До последнего он был уверен, что Крюгер играет с ним, желая выбить признания, ибо не думал, что СС так просто отдали своего сотрудника в руки тайной полиции.
– Странно, – нарушил гнетущую тишину Андреас Крюгер, – этот ваш Майер.
– Что он? – выдавил из себя Вилл.
– Он способствует продвижению вашего дела, Мердер. Такое не часто бывает среди госслужб.
– О чем вы?
– О том, что этот старый жук, похоже, не хочет, чтобы кто-то сменил его на жирном посту. А вы, первый претендент, – сказал Андреас и, бросив одной рукой руль, потер лысую голову.
– Надеюсь, вы возьмете это во внимание, когда будете брать у него показания, – спокойно сказал Вилл, с огромным трудом сдерживая в голосе нотки страха, ибо в уме вспышками являлись картины предстоящих допросов. Вилла еще никто не трогал, но он уже боялся, что расколется. Андреас Крюгер кивнул.
– Да, это понятно. Его мнение довольно пристрастно в этом случае. И может в словах Майера только доля правды, или нет вообще. – сказал Андреас, и вдруг резко сменил тон на более серьезный и жесткий, – Но наше дело, разбираться с опасными для государства элементами, а не искать правду. Сколько бы врагов мы упустили, если бы на каждого искали прямые доказательства! Намного проще, получить от них чистосердечное.
Машина остановилась. Вилланд знал, что это за место – здание главного управления гестапо.
***
В этот день Мартин не вышел на службу, ссылаясь на здоровье. Завяленная начальству простуда на деле оказалась болезнью душевной. Он не вставал с кровати и думал, мучительно долго думал. Вспоминал моменты жизни, и всё больше убеждался, что отец не лгал. Или не отец. «Отец тот, кто зачал, чья кровь в тебе течет или тот, кто воспитал? Все годы я думал, что первый вариант непреклонный монумент истины, пока сам всё не разрушил. Вся моя жизнь, противоречивая игра, с миром и самим собой». Он сел на кровать, не желая больше оставаться в душащих отчаянием простынях. На прикроватной тумбе, стояли фотографии в узких рамках. Мартин взял в руки одну из них. Мальчишки с зачесанными на бок волосами, в шортах и светлых рубашках, стояли, сложив руки за спину, а позади, красовалась наряженная рождественская ёлка. «С трудом была сделана эта фотография, – вспоминал Мартин. – Я как обычно доводил Йозефа, и когда дело дошло до драки мама едва разняла нас, что бы отец сфотографировал. – Мартин поставил фотографию на место. Теперь мне и доводить некого. В один день я потерял и брата и самого себя. – Он посмотрел на другое фото, застывший во времени момент. – Ну хоть ты со мной останешься, Роза, – сказал он вслух».
– Но не ты со мной, – девушка с фотографии, мокрым от слез лицом смотрела на него с порога комнаты.
– Что ты здесь делаешь?
– Мне звонила твоя мама. Йозеф, он, правда…
– Правда, – устало ответил Мартин.
– Ужасно, ужасно! И теперь еще ты уезжаешь в этот концлагерь! – срываясь на крик, сказала Роза.
– Нет. Там безопасно. Мне придется всего лишь охранять заключенных.
– Сначала Йозеф, даже не попрощавшись, уехал на фронт, теперь ты меня бросаешь у вас видимо вся семья такая. Точно братья! А ведь я ношу твоего
