— Ничего, — просто отвечает Теодор.
Ему совсем не страшно: глаза блестят превосходством, губы кривятся в усмешке.
— Я ведь тоже наследник, как и Георг. Предлагаю всё решить не судом, а дуэлью. Если, конечно, Георг не боится.
— Да кто тебя боится, слабак? — вскидывается Георг.
— Тихо! — Голос Фердинанда оглушает кабинет. — Охрана, выведите Сильвию!
— Нет! Тео! — Я отталкиваю от себя солдата и кидаюсь к брату. Обнимаю его крепко-крепко и шепчу: — Тео… не надо… Тео, пожалуйста…
Он молниеносно вкладывает мне что-то в руку и отталкивает.
— Выйди!
Я никогда не забуду его лицо в тот момент: решительное, злое и в то же время обречённое.
Он уже знал, что Фердинанд не простит ему покушение на своего сына. Фердинанд никогда ничего не прощал и мстил особенно жестоко — об этом знали все. Знал и Теодор.
Меня выводят за дверь кабинета, но я так и не решаюсь разжать кулак и посмотреть, что в последний момент передал мне Теодор. Стою у стены, как истукан, а слёзы беспрестанно льются по щекам.
За дверью слышится звон клинков.
Значит, дуэль.
Георг согласился на поединок вместо суда. Он знал, что Теодор плохо владеет холодным оружием, и не боялся проиграть.
Я прижимаю кулаки к груди, склоняю голову и начинаю молиться. Только бы он остался жив. Господи, сделай так, чтобы он остался жив. Я молюсь так жарко и неистово, что не замечаю, как проходит время. Прихожу в себя, только когда мимо меня по коридору проходят Георг и Фердинанд. За ними устремляется охрана, а я остаюсь одна, никому не нужная.
— Тео! — Я врываюсь в кабинет и вижу лежащего на полу Теодора.
Живого. Слава Богу, живого.
Он смотрит в потолок и прижимает скомканную скатерть к ране на шее. Ткань насквозь пропиталась кровью, по руке багровые потёки, но, кажется, брата это не особо волнует. Он смотрит в одну точку перед собой.
— Фердинанд не дал Георгу меня прикончить, — шепчет он с ненавистью, — но пообещал, что я ещё пожалею, что родился на свет. Сказал, я даже не представляю, что меня ждёт.
— Тео, прости… прости, бога ради. Это всё из-за меня.
Я опускаюсь рядом с ним на пол и только сейчас вспоминаю, что в руке всё ещё держу вещицу, которую брат отдал мне перед дуэлью.
С замиранием сердца разжимаю занемевшие пальцы.
На моей ладони лежит золотистый перстень. Невероятно красивый, завораживающий своей необычностью. На его внешней стороне изображён скорпион с крупным жалом. Не знаю почему, но он внушает страх.
Вот теперь Теодор поворачивает голову.
— Никому про него не говори. Слышишь, Сильвия? Никому и никогда. Если кто-то из семьи узнает, что эта штука у меня, её отберут… её сразу же отберут. А я не хочу, чтобы Печать досталась Георгу или дяде.
— Откуда это у тебя? — Я не свожу с кольца глаз, хочется даже надеть его, хотя перстень слишком массивен для женской руки.
— Украл у Херефорда. Он ни за что не догадается, кто обворовал его тайник, да и открыто выяснять не будет, потому что если дед узнает, какую ценность хранил у себя Херефорд, его кинут к остальным волхвам, а он туда ой как не хочет. Он будет землю жрать, но туда не пойдёт. Верный пёс Рингов припрятал ценность от самих же Рингов. Да за такое ему светит только вечное заточение.
По спине проносится холод.
Херефорд внушает мне ужас даже больше, чем дядя Фердинанд. Зачем такого опасного волхва держат при дворе? Тадеуш совсем сошёл с ума.
Я провожу пальцем по рисунку скорпиона на перстне.
— Тео, но я всё же не пойму… что это?
Теодор отворачивается от меня и снова смотрит в потолок.
— Это то, что возведёт меня на трон, сестра. Сохрани перстень у себя, пока Фердинанд за мной наблюдает. Мало ли что. И поклянись, что никому не скажешь. Никому из нашей дрянной семейки. Поклянись, Сильвия. Поклянись.
Я до боли сжимаю перстень в кулаке.
— Клянусь, Тео. Никому из нашей семьи. Никому. Никто не узнает…
Меня внезапно вырывает из воспоминания и швыряет в другое.
Снова темнота.
Снова выдох.
Снова пощёчина…
— Сильвия, приди в себя! Протрезвей уже! Сколько можно в себя заливать? Оставь стакан! Оставь! Дай сюда!
Из круговерти пространства на меня смотрит Фердинанд. Ненавижу его, всей душой ненавижу. Мечтаю, чтоб он поскорее сдох.
— Теодор нашёлся, — сообщает дядя.
И я как будто перестаю его ненавидеть.
Эта новость… она настолько прекрасна, что перехватывает дыханье. Я закусываю губу, чтобы сдержать слёзы. Рука, держащая стакан с виски, дрожит, и ледышки бренчат о стекло.
— Дядя… я так рада, дядя. Господи, неужели его нашли? Как он себя чувствует? С ним всё хорошо?
Фердинанд моей радости не разделяет и не отвечает на вопросы. Он вздыхает и добавляет сухо:
— Поедешь в Ронстад в составе делегации.
— Куда? — Я хоть и пьяна, но прекрасно понимаю, что означает слово «Ронстад». — Зачем мне в Ронстад? В составе какой делегации? Я же так далека от политики, дядя.
— Вот поэтому и поедешь. На опознание Теодора. Его труп нашли вчера в местном канале. Убит адептами.
Я ничего не успеваю сказать — земля уходит из-под ног. Последнее, что я помню, как бьётся стакан, и кусочки льда глухо перекатываются по паркету…
Опять темнота.
Опять выдох…
…и вот я смотрю на спящего Теодора. Он будто снова жив для меня, но это не он. Самозванец в его теле. Он позорит имя моего брата, он никогда не станет настоящим Теодором Рингом, никогда.
Перстень со скорпионом надет на мой палец и защищает меня от атак, делает бесшумной и ловкой, будто это сам Тео вновь оберегает меня, восстав из мёртвых.
Как жаль, что Теодор не успел воспользоваться Печатью хотя бы раз в жизни. Как жаль. Зато есть я, и я использую перстень за нас двоих, обрушив гнев на всю свою семью.
Самозванец спит крепко, он слишком устал после дуэли с Георгом, да и на любовные утехи с рунной ведьмой силы потратил. Она сопит рядом, приткнувшись виском к его плечу.
Ради неё самозванец будет делать всё, что я скажу, если, конечно, вернётся из Змеиных пещер. Моя идея насчёт них неожиданно понравилась Тадеушу, хотя обычно он мои идеи ни во что не ставит, а тут, надо же, заинтересовался…
…Меня опять выхватывает из воспоминания.
Спальня Теодора внезапно меняется, рушится в сознании и превращается в одну из пыточных камер для адептов.
Красные шершавые стены с напылением из дериллия, полумрак и холод.
