поры и пошло, что ни неделя, то подарочек жди. То одно произойдёт, то другое. Прошло сколько-то времени, выходит как-то Прасковья в огород, а там ботва картофельная в одном месте крест-накрест срезана, что за диво? В тот же день пришёл домой Васенька пьяный, злой как чёрт. Стал к ней приставать, допытываться:
– Говорят-де люди, не от меня ребёнок-то будет, нагуляла ты его!
– Да что на тебя нашло? – плачет Прасковья, – Я из дома-то никуда почти не выхожу, целый день в заботах да хлопотах. Разве что до храма и схожу.
– Дак вот от дьячка и нагуляла, небось выродка своего! – рычит муж.
Заплакала Прасковья и выбежала из дома прочь, ушла к реке, села на бережок и сидит, а уж смеркается. Тут бабка Матрёна из лесу шла, с вязанками разных трав, людей она лечила, знахаркой считалась. Увидела она Прасковью и спрашивает:
– Ты чего ж, дитятко, сидишь тут одна?
Поведала ей всё Прасковья, а бабка Матрёна будто и не удивилась вовсе, головой только покачала, да велела Прасковье идти за ней.
Привела бабка Матрёна её к себе домой, сели чай пить.
– Али не знаешь ты, девка, в каку семью попала? – спрашивает бабка Прасковью.
– А что не так?
Рассказала ей бабка, что да как.
– Видать, решили они тебя выжить, девка, не по нраву ты им, да не просто выжить, а со свету сжить. Только крепко кто-то тебя защищает. Ты в Бога-то веруешь? Я тебя часто в храме вижу.
Кивнула Прасковья.
– Вот потому и жива ты до сих пор, что Бог тебя хранит. Потому-то и им, колдовкам, ты не люба. Жжёт их нутро поганое от твоих молитв да Причастия. Да ничего, помогу я тебе. Ты домой ступай, вот этот отвар возьми, мужу вместо чаю дай. Слетит дурь с него, оморочила его сестрица, опоила наговорённой водкой, вот и накинулся он на тебя, что зверь. Каждый день ко мне ходи, я тебе стану этот отвар давать. Его не бойся, ничего плохого нет в нём. Это Богородичная трава. А как дурь с него сойдёт, так дам я тебе другой травушки, Петров крест зовётся, ты её по избе разложи, да двор с постройками обойди, обкури, и ничего не бойся. Колдовки эту траву больно не любят. Да почаще причащайся ходи, и ничего они тебе не сделают.
Всё сделала Прасковья как бабка велела, и всё у них с мужем наладилось. Галка заболела крепко, да так, что решили они с мужем в город переезжать, чтобы Галке лечиться было сподручнее у врачей городских. Продали они свою половину дома чужим людям. Те люди были добрые да простые, стали они с Прасковьей да Василием жить как родные. Свёкры тоже успокоились, уж к тому времени старые стали, болеть стали часто. Так и глядела за ними Прасковья до конца. Простила.
Внученька
В ту далёкую сибирскую деревню приехал я по распределению от биологического факультета на время прохождения практики. Приехали мы вдвоём с товарищем и однокурсником Славкой. Места тут были живописные, далёкие от цивилизации. Поселили нас в доме у бабки одной, старая она уже была, но весьма бойкая и шустрая, по дому сама управлялась, даже держала нескольких курей и двух коз в пристройке к дому.
Изба у бабы Дуни была просторная и светлая, с большой русской печкой и полосатым котом, всюду лежали вышитые салфеточки да вязаные половички, а на столе стоял самый настоящий самовар. В общем понравилось нам у бабы Дуни, уютно, тепло, и сама она показалась нам приветливой и общительной старушкой, не чета многим её ровесницам, которые лишь и знают себе, как ворчать на молодёжь да хаять всё кругом.
Отвела нам бабка Дуня комнатку за печкой, отгороженную от «передней», как называла её хозяйка, цветастой занавеской вместо двери. В этой импровизированной комнате, шириной в метра полтора, стояла одна довольно широкая кровать, на которой мы со Славкой вполне могли разместиться вдвоём, так как оба были в ту пору худенькие, столик у окна да половичок на полу, вот и вся обстановка.
Расположились мы со Славкой, и баба Дуня велела нам идти пока «прогулятьси», а она, мол, покамест, ужин соберёт. Вышли мы со Славкой на улицу и решили пройтись по деревне, наметить, так сказать, план действий на завтра, с чего начнём изучение местной флоры и фауны. За деревней начиналась тайга, обжитая человеком вблизи деревни, и совсем дикая и неизвестная за этими пределами. Что там было дальше не знали и сами жители. Только старожили говаривали нам после, что, мол, живут там дУхи тайги и не стоит туда соваться. Хватит с вас и того, что тут, рядышком, найдёте, богата тайга на дары – изучайте сколько влезет.
Ну, прогулялись мы, вернулись домой, а баба Дуня откуда-то с дальнего угла двора идёт с пустыми мисками. Удивились мы, кого она там кормит, вроде кроме куриц и козочек скотины у неё больше не было по её словам. Может собака там живёт? Мы спросили об этом саму хозяйку, но она как-то замешкалась и, махнув рукой, сказала, что решила просто из чулана старую посуду достать да почистить, нас ведь теперь трое стало. А выйдя из чулана, пошла сарай запереть прямо с посудой в руках, а тут и мы пришли. Мы особо не заморочились над её ответом, и пошли все втроём в избу, «вечерять».
Поблагодарив бабу Дуню за ужин, мы со Славкой завалились на кровать и тут же уснули крепким молодецким сном. Посреди ночи мне показалось, что я слышу какие-то звуки из-за стены, однако вспомнив, что там, за стеной в пристрое ходят козы, уснул дальше. Наутро Славка рассказал мне, что бабка ночью, видимо, страдала бессонницей, бродила по избе, скрипела половицами, вздыхала.
– Старость- не радость, – заключили мы и, нацепив противомоскитные костюмы и щедро облившись репеллентами, направились в тайгу, сегодня мы решили побродить тут рядышком, не углубляясь далеко. Так сказать – познакомиться.
К вечеру, изрядно вымотавшиеся, вернулись мы домой. Баба Дуня сообщила, что нас ждёт банька, и мы, обрадованные, поспешили в парилку, где хозяйка заботливо припасла для нас пихтовые венички. Так и потекли наши дни практики, не жизнь, а малина. Свежий воздух, тишина, байки старожилов, банька и картошка на костре. Из молодёжи тут мало было народу, в основном старики доживали свой век.
У бабы Дуни жилось нам хорошо, только стали мы замечать, что ночами встаёт она и, повозившись на кухне, уходит куда-то, возвращаясь через час-два по нашим ощущениям. Так же слышали мы, как за стеной, в пристрое, слышна ночью какая-то возня и будто бы какое-то бурчание и чавканье. Но спросонья нам думалось, что это бабка разговаривает со своими козами. Не спится старому человеку, вот и ходит туда-сюда. Однажды мы прямо спросили об этом бабу Дуню. Она как-то стушевалась, а после ответила:
– Дак сну-то у меня нет вовсе, старая, вот и встаю по ночам, да чтоб вас не тревожить и иду на двор, летом-то чичас тепло.
– А зачем вы тарелки какие-то носите с собой? – поинтересовался Славка, – Я как-то видел ночью.
– Тарелки? Дак то я внученьку кормлю.
Сказала и осеклась.
– Какую внученьку? – не поняли мы.
– Да как же, козочку свою! – спохватилась бабка, – Одна Внученька, а другую Доченькой зову.
Мы со Славкой переглянулись и больше вопросов не задавали, всё понятно, чего тут ещё спрашивать. Ну не спится старушке, нам-то какое дело. Зато мы тут спим, как младенцы, на хвойном-то аромате таёжном.
И вот, на другой день, решили мы со Славкой подальше в тайгу уйти. Да для такого дела нужен был нам проводник. Поспрашивали мы местных, кто согласится. Ну и вызвался дед один, Прокопием звали.
– У меня, – говорит, – Дел-то особых нет, прогуляюсь с вами, сто лет не ходил далёко в тайгу, а так я всё там знаю, почитай
