грубость и наглость. Привратником его инквизиционной тюрьмы был субъект, который одновременно соблазнил маранскую женщину и её дочь.
В столице Португалии, Лиссабоне, где жило множество маранов, инквизиция отличалась бесчеловечностью, от которой волосы дыбом становятся. Здесь не хватало тюрем для содержания всех тех, против которых производилось следствие. Инквизиция следила за тем, чтобы ни один солнечный луч не проник к заключенным и чтобы ни один звук не вышел из стен темниц, дабы её жестокость не дошла до лиссабонского двора. Великий инквизитор Лиссабона, Иоао де Мело, в своей жестокости и ненависти к маранам был подобен Люцеро в Испании. Его каменное сердце не знало пощады. Этот зверь сам описал королю первую процессию осужденных к сожжению маранов в Лиссабоне с таким душевным спокойствием и чувством удовлетворенности, которые можно объяснить лишь диким фанатизмом, господствовавшим тогда на Пиренейском полуострове. Демело писал королю: «Около сотни осужденных составили пышную процессию; во главе процессии находился королевский судья в сопровождении духовенства от двух церковных приходов; прибыв на место казни, запели гимн: veni creator spiritus: один монах взошел на кафедру; проповедь его была коротка, ибо нам предстояло еще много работы; были прочтены приговоры; сначала были названы те, которых осудили на ссылку и временное задержание, затем те, которые были приговорены к вечной темнице, и, наконец, те, которые были обречены на сожжение; последних было двадцать человек; семь женщин и двенадцать мужщин были привязаны к столбу и заживо сожжены; только одна женщина, чистосердечно раскаявшаяся в своем прегрешении, была помилована».
Бесчеловечный инквизитор. Де Мело, присовокупил еще: в день казни небо, которое несколько дней было пасмурным, просветлело, как бы милостиво улыбаясь кровавой расправе; в темницах томятся еще многие подобные грешники, которые скоро будут также сожжены. Король был достоин своих приспешников, и радовался гибели грешников.
Одно только произвело глубокое впечатление на озверевшего Мело: осужденные мараны при виде костров не испустили ни одного крика и не проронили ни одной слезы; они простились друг с другом, родители с детьми, жены с мужьями, братья с братьями, как если бы им предстояло скоро снова свидеться: отцы в последнюю минуту благословляли своих детей, а супруги обменивались прощальным поцелуем.
Иоао де Мело от времени до времени нападал со своими палачами на отходившие из гавани корабли. Горе маранам, которые были настигнуты и уличены в желании бежать! Их немедленно же бросали в темницы, даже если их нельзя было ни в чем обвинить.
Папа переслал эту докладную записку маранов, в коей были заклеймены все жестокости инквизиции, своему нунцию в Лиссабоне для передачи её королю и инфанту-инквизитору. Она должна была содействовать тому, чтобы, по крайней мере, несколько облегчить судьбу маранов. Но ни король, ни инфант не удостоили записки прочтения, а передали ее инквизиторам, которые либо отрицали приведенные в пей факты, либо оправдывали их тем, что только таким путем можно сохранить чистоту христианской веры. Таким образом, и это средство не возымело никакого действия.
Папа обвинял инквизицию в бесчеловечности, а португальский двор жаловался на покровительство, оказываемое маранам папской курией; по эти взаимные обвинения не приводили ни к какому результату. Папский нунций в Лиссабоне, Липомано, недостаточно энергично защищал новохристиан и оставался спокойным свидетелем того, как их обвиняли, бросали в тюрьмы, осуждали, сжигали и лишали имущества.
Папский престол неоднократно пытался парализовать бесчеловечную деятельность инквизиции назначением нового нунция в Лиссабоне для ознакомления на месте с положением дел. Но и назначенный на этот раз нунций не добился никаких результатов. Сначала португальский двор воспретил ему въезд в страну; когда же он, после продолжительных переговоров, был, наконец, допущен ко двору (сентябрь 1545 г.), он нашел короля чрезвычайно упрямым и несклонным ни на какие уступки. Когда папа и мараны увидели, что однажды введенная инквизиция не прекращала своей ужасной деятельности, они стали добиваться того, чтобы новохристианам было, по крайней мере, разрешено выселяться из Португалии и чтобы всем осужденным и заключенным в тюрьмы маранам была дарована амнистия (Perdao) при условии, что они признают свою прежнюю приверженность к иудаизму и будут обещать в будущем оставаться правоверными христианами. Но как раз в этом король и доминиканцы не желали уступать.
Павел III был парализован. Хотя он и испытывал искреннее отвращение к жестокостям португальской инквизиции׳, да кроме того он нуждался в получаемых от маранов» значительных суммах для своей политики в Италии и для своей войны с протестантами, он все же не мог слишком» резко выступить против португальского двора. Он» сам находился в зависимости от католических фанатиков. Лойола и Карафа были господами в» Риме, папа был лишь их слугой. К тому же в скором времени предстоял тридентский собор, на котором должны были быть установлены догматы христианской веры, с целью принизить и обессилить протестантов. Папа нуждался в фанатических членах собора, которые могли бы оказать давление на нерешительных. Таких фанатиков могли доставить лишь Португалия и Испания. В Португалии иезуиты встретили радушнейший прием. Таким образом пана был вынужден быть осторожным по отношению к португальскому двору и прибегать к просьбам» там, где следовало бы приказывать.
С другой стороны и король не мог осуществить своих желаний. Пока папа не утвердил инквизиции, он мог ее совершенно упразднить и распорядиться о передаче всех дел по обвинению в иудействовании панской курии. Иоао III знал, что некоторые кардиналы громко выражали свое негодование по поводу жестокостей инквизиционного трибунала. Они открыто говорили: «чего хотят инквизиторы, жаждут ли они человеческой крови?». Он опасался также, чтобы папа не предложил вопроса об инквизиции на обсуждение собора, который мог бы проклясть португальский трибунал. Поэтому он принял решение, которое досталось ему, вероятно, не легко, если принять во внимание его высокомерие. Он призвал четырех видных маранов и поручил им выработать доклад и высказаться о средствах для успокоения возбужденных страстей. Эти четыре марана смело заявили, что, покуда не будет дарована всеобщая амнистия, покуда анонимные доносы, показания отбросов общества и признания, вырванные пыткой, будут признаваться уликами против обвиняемых, покуда не будет ограничена жестокость и бесчеловечность инквизиции, до тех пор не наступит успокоения и не прекратится массовое бегство из страны. Они указали еще, что с новохристианами в Испании обходятся снисходительнее, ибо там запрещено поносить и оскорблять их. Однако отупевший от ди кого фанатизма король предпочел обречь свою страну на нищету и безлюдие, чем проявить снисходительность по отношению к маранам.
Он послал на собор своего достойного представителя, епископа Балтазара Лимпо, того неотесанного и вспыльчивого палача (см. выше, стр. 234), который позволил себе говорить с папой в
