Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
К счастью, такие доказательства нашлись. Лабазнов и Беус чувствовали себя в полной безопасности и безнаказанности. Потому они не спешили уничтожать следы своих фальсификаций. В их общем кабинете (и частично — в квартире Беуса) разные этапы состряпывания заговорщицкого дела были аккуратно разложены по отдельным папочкам.
Итак, имелись начальная папка с образцами почерка Викентия в учебных работах, взятых в архивах Лицея. В другой папке — много листов, на которых Беус разбирал, как этот почерк воспроизводить, тренировался в этом. Отдельные буквы — строчные, заглавные, их сочетания в разных вариантах. В третьей папке были сочиненные Лабазновым заговорщицкие письма якобы от Вики и будто бы — его бывшим соученикам. Причем это были черновики, текст выверялся, правился — и всё это рукой жандармского капитана. А рядом — тот же окончательный текст, переписанный набело. В четвертой папке лежали образцы почерков всех остальных фигурантов дела «Сети Величия», также взятые в Лицее. (Тут Натаниэль Николаевич даже начинал кипятиться — что ж статский советник Орлай так безропотно отдал это всё жандармам — но потом остыл, вспомнив, что и сам не безгрешен, поскольку оказался не готов к столь наглым подделкам.) В пятой папке имелись как бы ответы от соучеников с согласием заняться заговорщицкой деятельностью. Очень краткие, в нескольких словах, с датой и подписью. Похоже, Беусу оказывалось недосуг подробно осваивать столь большое количество других почерков.
Самое трогательное, а может быть, глупое, что разные варианты совершенствования в подделке чужого почерка в последних папках подписывались самим Беусом: № 1, № 2, № 3, № 4, № 5… Похоже, это делалось, чтобы проще было обсуждать и советовать со стороны: «Эта буква, братец, у тебя лучше всего вышла в варианте № 6. А вот оное сочетание — в нумере пятом».
И лишь в последней папке, лежавшей отдельно — среди прочих «настоящих» дел (а не подготовки фабрикаций к ним), — дело студентов-заговорщиков описывалось всерьез, будто оно настоящее. Тут же, кстати, находились и листики, в коих запротоколирован тот самый, памятный разговор с Горлисом, когда он хвастливо сказал, что его ученики-студенты теперь учатся в самых разных университетах России.
На основании всего этого Горлис написал толковый доклад. Но уже не как о короле Варненчике, а краткий, чтобы Воронцову понравилось и было прочитано им с вниманием и серьезностью. К докладу прилагались все шесть папок, дабы Михаил Семенович мог сам убедиться в справедливости выводов. Решение Воронцова было четким и быстрым. На правах генерал-губернатора Новороссийского края и Бессарабской области он распорядился немедленно освободить Ранцова и двух других студентов, содержавшихся за решеткой в пределах губерний, подотчетных ему. Что касается остальных… Михаил Семенович написал специальное письмо своему доброму приятелю, шефу жандармов Бенкендорфу, и отправил его экспресс-почтою Одесса — Петербург.
Теперь Натан мог с чистой совестью смотреть в глаза Любови Виссарионовне. Она же его истово благодарила. И просила прощения, что малодушно перестала верить в его обещание освободить Викочку. Горлис же в свою очередь просил у нее прощения, говоря, что и сам в этой истории был долгое время слишком глуп и легковерен. Когда ж Ранцова воскликнула: «Но ведь правда должна была восторжествовать!» — Горлис головой, конечно, кивнул, но про себя подумал совсем иное.
О нет, увы… Им помогла случайность. Безусловно, Лабазнов действовал слишком авантюрно по многим направлениям сразу. Потому рано или поздно выстроенный им карточный домик должен был посыпаться. Но вот именно, что «рано или поздно». Из-за счастливого совпадения многих обстоятельств это произошло «рано». Но могло также получиться «или поздно». И тогда Виконт Викочка, получив неправедный приговор, какое-то время гнил бы на каторге, потеряв здоровье, а может быть, и жизнь.
А так Викентий Ранцов был жив и, в общем-то, здоров. Землистый цвет лица от нескольких месяцев пребывания в одиночке без солнца — не в счет. На свободе и с правильным питанием — это поправимо, всё восстановится. Другое дело — глаза, в них появилась не просто взрослость, но глубина и еще какое-то трудно определяемое выражение. Сначала Натану показалось, что это грусть. Но потом он нашел более точное, хотя и длинное, определение — это грустная, но неукротимая мужская злость на несовершенство мира.
* * *
Ближе всего к этой истории стояла афера Лабазнова с завещанием Абросимова.
Тут важно отметить, что у жандармов в доме миллионщика имелся свой соглядатай, один из многих в городе (среди его донесений хранился и сделанный им подробный план двух этажей абросимовского дома да внутреннего двора). И это был… Впрочем, догадаться столь нетрудно, что и говорить отдельно об этом не стоит. От агента Лабазнов узнал, что Никанор Никифорович, чувствуя ухудшение здоровья, с начала 1826 года составляет завещание (с душеприказчиком господином Горли). А в нем будут упомянуты многие родственники. Среди прочих — два человека, промышляющих разными рискованными делами в краях, российской властью еще не вполне освоенных, на границе с землями вообще чуждыми и дико воинственными, — Кавказской области и Астраханской губернии.
Но у Лабазнова как раз летом, после создания Третьего отделения, планировалась инспекционно-организационная поездка на Кавказ. Его туда направляли как офицера, каковой вызывает большое доверие у государя-императора и Бенкендорфа. Харитон Васильевич, видимо, решил, что это прекрасный повод совместить деловое с полезным. И написал рапорт с просьбой проинспектировать также Астраханские края. Видя такое усердие, Бенкендорф, конечно же, согласился и расширил границы поездки.
И вот дальше мы вступаем на зыбкую почву предположений. Дело в том, что ответ на полицейские запросы показал: купцы Пархомий и Ипполит Выжигины среди умерших или погибших в тех краях не числятся. Однако и живыми их давно не видели и ни по каким местным документам они уже года два не проходили. Тут загадка — они сами исчезли, погибли? Или же им «помогли» исчезнуть, чтобы на их место поставить подставных «Выжигиных».
Были исследованы второе и третье «завещания», с мая лежавшие на хранении в Одесском отделении Государственного Коммерческого Банка. Как мы помним, составлялись они в Вознесенске и два свидетеля, в них расписавшиеся, были из того города. Вот тут совсем интересно: вознесенская полиция пояснила, что, согласно ее опросам, оба свидетеля (один пожилой, другой помоложе) были людьми довольно болезненными. За время, прошедшее с мая по октябрь, увы, оба скончались (по причинам вроде бы естественным). Ну а подписи их по мере утяжеления болезни сильно менялись. Так что и здесь ничего проверить невозможно.
Признаться, с подобным обилием белых пятен и такими зачищенными следами что-то доказать было бы трудно. Если бы не еще одна папка в жандармском кабинете, на обложке каковой было написано: «Завещания». В ней также имелись образцы почерка Абросимова, и разные стадии его осваивания. Кроме того, были подготовительные материалы для фабрикации завещаний еще трех богатых и слабых здоровьем людей, миллионщиков из крупных южных городов — Кишинева, Херсона и Симферополя (фамилии их, ценя приватность, называть не будем). В папках имелись образцы почерков каждого из них и список вероятных наследников, некоторые из которых (причем некоторые) помечены вопросительными знаками и галочками.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85
