— Конечно, все они — мертвецы, — перебив Роберта, договорил за него я.
Над самой поверхностью земли стала конденсироваться легкая дымка. Она на глазах становилась все гуще, и я подумал, что если так пойдет дальше, то вскоре туман скроет от нас не только кипарисы, но и саму луну.
Роберт говорил медленно, с большими паузами, так, словно у него впереди была даже не вся жизнь, а целая вечность:
— Знаешь, как тибетцы избавляются от страха перед смертью? Время от времени они организуют церемонию, в ходе которой человека хоронят заживо, то есть исполняют все погребальные ритуалы, проводят обряды, а потом покойник как бы оживает. Считается, что так человек набирается нужного опыта и перестает бояться. В общем, то же самое, что и с велосипедом: сначала страшно, а потом привыкаешь. Еще у них принято, что, когда человек умирает по-настоящему, с ним рядом садится кто-то живой и нашептывает ему на ухо, куда идти и что делать. Такому нашептыванию специально учатся, это помогает душе покойного не сбиться с пути в потустороннем мире. Представляешь себе, как было бы неприятно, прожив жизнь, наполненную праведными делами, заблудиться на том свете и забрести по ошибке не в рай, а в ад! Чтобы такого не случилось, тибетцы и написали свою знаменитую «Книгу мертвых». Это своего рода путеводитель по тому свету.
Я слушал и мысленно спрашивал себя, к чему Роберт затеял этот разговор. Нужны ли такие слова и рассуждения после всего того, что с нами случилось? Неужели нет ничего более важного и срочного, такого, о чем действительно нужно было бы поговорить?!
Роберт на некоторое время замолчал и тоже стал всматриваться в густеющий на глазах туман. Луна уже выглядела не как четко очерченный диск, а как светлое пятно в небе, размытое дымкой.
Помолчав, Роберт продолжил:
— Встретив смерть и познав ее, ты навсегда останешься молодым, сможешь жить, не сгибаясь под тем грузом страха, который давит на плечи всем смертным. Ты, кстати, знал, что монахи дзен-буддисты заранее, задолго до смерти, сами сочиняют эпитафии, которые затем помещаются на их могильных памятниках? Когда они чувствуют, что конец жизни близок, наступает черед последнего по счету редактирования надписи, которая должна будет появиться над погребением. Так, например, один восточный поэт завещал написать на своей могиле: «Я ушел, потому что у меня накопились дела на том свете».
— Зачем ты мне все это рассказываешь? — напрямик спросил я его.
Не теряя спокойствия, Роберт ответил:
— Я предполагал, что тебя это заинтересует. Ты, кстати, уже задумывался над тем, какую эпитафию себе заказать?
— Да как-то не до этого было, — с вызовом в голосе отозвался я. — По-твоему, уже пора?
— Этого нам знать не дано. Просто лучше заготовить себе подходящую надпись на могилу просто так, на всякий случай. Это же нетрудно, достаточно просто записать ее на листке бумаги. Например, вместе с завещанием. Надо же как-то сформулировать свою последнюю волю. Неплохо для начала хотя бы определиться, хочешь ли ты, чтобы тебя похоронили в могиле или кремировали. Если же ты выбираешь кремацию, то возникает вопрос, где захоронить урну или в каком месте развеять твой пепел.
— Положим, что касается моего праха, то пусть его выкинут в мусорный бак. Даю на это свое разрешение. Что-то перестал я верить в загробную жизнь. В качестве эпитафии пусть напишут: «Он умер, потому что оказался не в том месте, не в то время и не с теми, с кем нужно».
— Не слишком-то поэтично получается, — сказал Роберт, положив при этом руку мне на плечо.
Несмотря на то что между его и моей кожей оставалась толстая ткань пальто, я почувствовал, что пальцы у него просто ледяные.
— Зачем, собственно говоря, выпендриваться? — продолжил я. — К чему расписывать могилы поэтическими завещаниями, если на кладбище все равно, кроме нас, больше никто не ходит? Если честно, в последнее время я стал понимать, что мы попросту переоцениваем смерть, придаем ей слишком много значения. На самом деле все просто и понятно. Вот ты еще жив, а на следующий день — уже нет. Точка. Никаких проблем.
Роберт кивнул, и на некоторое время мы замолчали. Густой плотный туман окутал нас и заполнил все окружающее пространство. Кипарисов давно уже не было видно, а от луны осталось лишь легкое свечение где-то там, высоко над нашими головами.
Я, фигурально выражаясь, решил взять быка за рога и заявил:
— Есть ощущение, что ты вытащил меня сюда вовсе не для того, чтобы поговорить о поэзии. Я так понимаю, ты просто тянешь время. Давай раскалывайся — кого ждем?
— Твою судьбу. Она уже на подходе.
— Вот и отлично, — ответил я, зажмуривая глаза и крепко сжимая ладонью рукоять ножа.
Судьба
Истина никогда не бывает чистой и очень редко — простой.
— Оскар Уайльд —
Когда я открыл глаза, Роберта рядом уже не было. Ночные цикады затихли, словно ощутив невидимую опасность, грозившую всему живому в окрестностях кладбища.
Туман закрыл от меня весь мир. Я вдруг подумал, что смерть, наверное, похожа на эту непрозрачную пелену. Тебя обволакивает что-то мягкое, холодное и враждебное, а все остальное попросту исчезает. Ты попадаешь в мир, где замолкают цикады, и легкий, едва различимый свет слепит тебя сильнее, чем самое яркое солнце.
Вот тут-то она и появилась — буквально из ниоткуда.
Алексия медленно подходила ко мне, словно подметая густой туман полами длинного пальто. Выше фиолетового цветка виднелся воротник белой шелковой рубашки. Волосы она заплела в косу, как подобает настоящей жрице, приступающей к священному ритуалу сочетания браком жизни и смерти.
Я встал на ноги. Полные пурпурные губы Алексии загадочно улыбались.
Я шагнул навстречу ей, сжимая оружие в кармане. Тот из нас, кто первый выхватит нож и вонзит его в грудь другого, победит в этом поединке. Я не сомневался в том, что Алексия тоже пришла на встречу не с пустыми руками.
Я долго молча смотрел на нее и вдруг со всей отчетливостью осознал, что никогда не смогу совершить задуманное, несмотря на то что Алексия своей опрометчивостью и безрассудностью погубила собственную сестру, скрыла тот факт, что осталась жива, и чуть не довела меня до самоубийства.
Пусть она вселила в меня жажду мести в том деле, которое касалось только ее, ворвалась в мой дом и ранила Альбу. Да, эта «плохая сестра» была подлинным чудовищем, ее грехи оказались гораздо тяжелее, чем те, о которых было известно мне. Но я вдруг со всей отчетливостью понял, что люблю ее всем сердцем и душой, истерзанной болью. Пусть она — лживая и изворотливая преступница, но какая-то темная, непознаваемая магия заставила мое сердце учащенно биться в тот момент, когда я почувствовал ее приближение.
Нет-нет, я, конечно, понимал, что Альба подходит мне куда больше, но в то же время осознавал, что она стала для меня лишь пластырем, целительной повязкой, которая на время закрыла кровоточащую рану, зиявшую в моей душе и оставленную исчезновением Алексии. Противостоять этому обворожительному чудовищу было выше моих сил. Я смотрел в эти темные глаза, наполняющие ночь беспроглядной тоской, и понимал, что любое сопротивление этой мрачной и жестокой красоте попросту бессмысленно.
